Форум » » Лев Толстой » Ответить
Лев Толстой
6ato: Нет нужды представлять великого русского писателя Льва Толстого...
Ответов - 26, стр:
1 2 All
6ato: Другой Лев Толстой Льва Николаевича Толстого (1828-1910) часто упрекали в противоречивости, а между тем, кажется, не было в мире человека, который бы с такой последовательностью пронес через всю жизнь одну и ту же идею - идею о нравственном самоусовершенствовании. Вот почему его нравственное учение, изложенное им, главным образом, в его дневниках, представляет собою последовательный внутриэтический эволюционизм. Его автор пришел к нему еще в юности, отправляясь от эволюционистского взгляда на весь мир. Нравственная картина мира Льва Толстого: Из книги “Основы духовной культуры в картинах мира”/1 “Начну ли я рассуждать, глядя на природу, - писал в своем первом дневнике девятнадцатилетний Л.Н.Толстой, - я вижу, что все в ней постоянно развивается и что каждая составная часть ее способствует бессознательно к развитию других частей; человек же, так как он есть такая же часть природы, но одаренная сознанием, должен так же, как и другие части, но сознательно употребляя свои душевные способности, стремиться к развитию всего существующего. Стану ли я руссуждать, глядя на историю, я вижу, что весь род человеческий постоянно стремился к достижению этой цели. Стану ли рассуждать рационально, то есть рассматривая одни душевные способности человека, то в душе каждого человека нахожу бессознательное стремление, которое составляет необходимую потребность его души. Стану ли рассуждать, глядя на историю философии, найду, что везде и всегда люди приходили к заключению, что цель жизни человека есть всестороннее развитие человечества. Стану ли рассуждать, глядя на богословию, найду, что у всех почти народов признается существо совершенное, стремиться к достижению которого признается целью всех людей. И так я, кажется, без ошибки за цель моей жизни могу принять сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего” (Толстой Л.Н. Собр. соч., т.19. - М., 1965. - С.39). “Сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего” приобретают у Л.Н.Толстого со временем более ясные очертания: он приходит к идее о нравственном самоусовершенствовании. На склоне своей жизни, в 1904 г., он писал в дневнике: “Зачем нужно… то, чтобы мы совершенствовались, я… могу только догадываться… Это нужно для того, чтобы было осуществлено наибольшее благо как отдельных личностей, так и совокупностей их, так как ничто так не содействует благу и тех и других, как стремление к совершенствованию… Я несомненно знаю, что в этом закон и цель нашей жизни. Знаю я это по трем самым убедительным доводам: потому что, во-1-ых, вся наша жизнь есть стремление к благу, то есть к улучшению своего положения. Совершенствование же есть самое несомненное улучшение своего положения… Во-2-ых, это одна-единственная деятельность из всех человеческих деятельностей, которая не может быть остановлена и которая в стеснениях, страданиях, болезнях, самой смерти может совершаться так же свободно, как и всегда… Третье доказательство того, что это есть назначение человека, то, что для человека, сознательно поставившего себе эту деятельность целью, исчезает все то, что мы называем злом, или, скорее, претворяется в добро. Гонения, оскорбления, нужда, телесные страдания, болезни свои и близких людей, смерти друзей и своя, все это человек принимает как то, что не только должно быть, но что нужно ему для его совершенствования” (т.20. - С.203). В дневнике за 1847 г. мы находим у молодого Л.Н.Толстого семь видов правил для совершенствования: 1) правила для развития воли телесной (“Каждое утро назначай все, что ты должен делать в продолжение целого дня”, “Спи как можно меньше”); 2) правила для развития воли чувственной (“Ищи в других людях всегда хорошую сторону, а не дурную”, “Всегда говори правду”, “Отдаляйся от женщин”, “Убивай трудами свои похоти”); 3) правила для развития воли разумной (“Когда ты занимаешься, старайся, чтобы все умственные способности были устремлены на этот предмет”); 4) правила для развития памяти (“Составляй конспект из всего, чем занимаешься, и учи его наизусть”, “Каждый день учить стихи на таком языке, который ты слабо знаешь”); 5) правила для развития деятельности (“Старайся дать уму как можно больше пищи”); 6) правила для развития чувства любви и уничтожения чувства самолюбия (“Каждого ближнего люби так же, как и самого себя, но двух ближних люби более, нежели себя”); 7) правила для развития обдуманности (“Всякий предмет осматривай со всех сторон”, “Рассматривай причины всякого явления и могущие быть от него последствия”) (т.19. - С.41-46). Зрелый Л.Н.Толстой будет реже составлять для себя правила в такой, повелительной, форме, но даже и у него мы можем найти следующее: “Избегай всего, что разъединяет людей, и делай все то, что соединяет их” (т.20. - С.267), “Смотри с любовью на мир и людей, и он так же будет смотреть на тебя” (С.281), “Нет ничего хуже оглядывания на свое приближение к совершенству. Попробуй идти и думать о том, сколько осталось” (С.284), “Нужно два: любовь и правда. Первое я знал. Надо работать над вторым. Нет, три: воздержание, правда и любовь” (С.289), “Не нужно бояться суждений людей…” (С.305). Последняя запись в дневнике Л.Н.Толстого, сделанная им 31 октября 1910 в Астапово, закачивалась правилом, ставшим для него излюбленным в последние годы. В переводе с французского оно звучит так: “…делай, что должно, пусть будет, что будет. И все на благо и другим, и, главное, мне” (С.436). Последнее предложение написано по-русски. Л.Н.Толстого не оставил после себя какого-либо обобщающего труда по этике, который, если бы он был, можно было назвать, например, по-кантовски “Метафизикой нравственности”, хотя сам Л.Н.Толстой, скорее, назвал бы его “Наука, как жить”. Во всяком случае, в одной из дневниковых записей мы находим у него такие слова: “…я твердо уверен, что… люди начнут разрабатывать единую истинную и нужную науку, которая теперь в загоне - науку о том, как жить” (т.20. - С.249). Этические идеи Л.Н.Толстого разбросаны по его великим художественным творениям, таким работам, как “Исповедь”, “В чем моя вера?”, “Что такое искусство?”, “Путь жизни” и т.п. Но наибольшую ценность в этическом плане представляют собой его дневники, которые с некоторыми перерывами он вел с 1847 г. по 1910. Мы находим в них, а также и других его сочинениях и воспоминаниях современников о гениальном писателе и моралисте, вполне развернутое нравственное учение, хотя и в несистематизированном виде. В этом учении он выразил свои мысли, имеющие отношение как к внешней этике, так и к внутренней. Начнем с первой, где его автор определяет нравственное отношение к религии, науке, искусству, политике и языку. Нравственность и религия. Этика, как мы помним, ставит на первое место вопрос “как?” (Как следует относиться к религии, науке и т.д.?). Но нравственное “как?” не может обойтись без “что?” (в идеале - научного), поскольку определить нравственное отношение к чему-либо - религии, науке и т.д. - невозможно, не составив себе предварительного представления о религии, науке и т.п. Вот почему сквозь призму “как?” в нравственной картине мира все-таки виден реальный мир. Вот почему также моралист, прежде чем учить правильному, с его точки зрения, отношению к чему-либо, определяет его природу. Так, нравственное отношение Л.Н.Толстого к религии складывалось из его понимания религии. Как он понимал религию (веру в бога)? Как известно, Л.Н.Толстой был верующим. Но отчего же тогда он был отлучен от церкви и предан ею анафеме? Ответ очевиден: представление о религии у Л.Н.Толстого и у богословов было чересчур различным. Л.Н.Толстой принимал нравственную сторону религии, но не принимал в ней главного - того, без чего нет никакой религии, - веры в чудо. Религия же, из которой изъято чудо, по существу перестает быть религией. А между тем Л.Н.Толстой именно его-то и не признавал. Он писал: “Закон Божий открывается не одним каким-нибудь людям, а равно всякому человеку, если он хочет узнать его. Чудес же никогда не было и не бывает, и все рассказы о чудесах пустые выдумки” (Толстой Л.Н. Путь жизни. - М., 1993. - С.13). Чтобы уж совсем стало понятно, почему церковь объявила анафему Л.Н.Толстому, страшась его еретического влияния на людей, приведем из этой же книги еще несколько богохульных высказываний писателя: “Неправда и то, что есть такие книги, в которых всякое слово истинно и внушено Богом (мы догадываемся, о каких книгах идет речь - о священных писаниях - авт.). Все книги - дело рук человеческих, и во всех может быть и полезное, и вредное, и истинное, и ложное” (С.13). “Для истинной веры не нужно ни храмов, ни украшений, ни пения, ни многолюдных собраний…” (С.15). “Если человек хочет угодить Богу молитвами, обрядами, то это значит, что он хочет обмануть Бога…” (там же). “Рассказы о чудесах не могут подтверждать истину. Если бы, не то что рассказы, но на моих глазах человек воскрес из гроба и улетел на небо и оттуда уверял бы меня, что 2+2=5, я все-таки не поверил бы ему” (С.18). Религия, в таком духе понимаемая, скорее смахивает на атеизм, чем на настоящую религию. Но Л.Н.Толстой все-таки верил в Бога, но какого? Во-первых, он верил в Христа, но не того Христа, который творил чудеса, а того, который был нравственным учителем. Во-вторых, он верил, подобно Сократу, в Бога в душе, воплощающего нравственную чистоту, совесть и т.п. - все лучшее в человеке, что сдерживает его от зла, делает его духовным существом “Есть ли бог? - спрашивал себя Л.Н.Толстой в дневнике 30 июля 1906 и отвечал. - Не знаю. Знаю, что есть закон моего духовного существа. Источник, причину этого закона я называю богом” (т.20. - С.242). Л.Н.Толстой отождествлял бога с лучшей частью души - духовной ее частью. Слово “душа” в этом случае становится синонимом бога - в том смысле, в котором говорят: “Подумай о душе”. В этом привычном призыве мы слышим: “Подумай о боге”. Подумать о душе или о боге в данном случае означает одно и то же: подумать о духовных ценностях, чтобы легче было справиться с телесными соблазнами. Синонимом к словам “бог” и “душа” в данном контексте становится и слово “совесть”. Л.Н.Толстой писал: “Зрячую, духовную часть человека называют совестью… Она молчит, пока человек делает то, что должно. Но стоит человеку сойти с настоящего пути, и совесть показывает человеку, куда и насколько он сбился” (Путь жизни. - С.25). Поскольку представление о боге как о нравственном руководителе, живущем в душе человека, не имеет по Л.Н.Толстому каких-либо ясных очертаний, то неудивительно, что он высказывался, например, в таком духе: “Бога никак нельзя понять умом. Мы знаем, что Он есть, только потому, что знаем Его не умом, а тем, что сознаем Его в себе” (С.27). Выходит что-то непостижимое: мы знаем не умом, а сознанием. Настоящего богослова из Л.Н.Толстого в конечном счете не получилось. В конечном счете Бог в его истолковании отождествляется с тем, что человеку постичь невозможно. Характерно для Л.Н.Толстого такое его высказывание: “Если я живу мирской жизнью, я могу обходиться без Бога. Но стоит мне подумать о том, откуда я взялся, когда родился и куда денусь, когда умру, и я не могу не признать, что есть то, от чего я пришел, к чему я иду. Не могу не признать, что я пришел в этот мир от чего-то мне непонятного и что иду я к такому же чему-то непонятному мне. Вот это-то непонятное, от чего я пришел и к чему иду, - я называю Богом” (С.45). Эти слова Л.Н.Толстой писал в конце своей жизни. Вот почему мы можем сделать вывод о том, что попытки Л.Н.Толстого выступить в роли богослова в конечном счете не увенчались успехом. В самом деле, что это за Бог - что-то непонятное, отчего человек пришел и к чему придет? Выходит, как будто, что речь идет о природе, ибо мы из нее вышли и в нее уйдем. Но тогда выходит, что Л.Н.Толстой - пантеист, если Бог - принадлежность природы? Но пантеистические мотивы в богословских исканиях Л.Н.Толстого должны для нас стоять на втором месте, ибо на первом месте у него тот Бог, который живет в душе как ее лучшая часть, не позволяющая человеку совершать дурных поступков. Л.Н.Толстой писал: “Человеку нужно любить, а любить по-настоящему можно только то, в чем нет дурного. И потому должно быть и то, в чем нет ничего дурного. А такое существо, в котором нет ничего дурного, и есть только одно: Бог” (С.45). Бог в этом случае есть не что иное, как нравственный идеал. Бог у Л.Н.Толстого - не самоценность. Нравственность - вот главное, чем он жил. Его же попытки выступать в роли богослова, в роли основателя “истинной веры” были направлены вовсе не на укрепление позиций теологии. Они были направлены на укрепление веры в людях в необходимость нравственного совершенствования. Чтобы не из одного разума вытекала эта необходимость, но и из веры. Вот тогда эта вера будет “истинной”. Нравственность и наука. Вопрос “как?” (как следует относиться к тому или иному предмету) производен, вторичен по отношению к вопросу “что?” (что представляет собою этот предмет?), поскольку наше нравственное отношение к предмету вытекает из нашего представления о нем. В каком же тогда случае нравственная картина мира в большей мере приблизится к истине, т.е. будет отражать в идеале поистине нравственное отношение к миру? Очевидно, в том случае когда нравственная картина мира будет основываться на научной, поскольку последняя в большей мере, чем какая-либо другая приближается к истине - к наиболее адекватному представлению о реальной действительности. Вот почему моралист в идеале должен быть ученым-энциклопедистом, но, кроме того, он должен быть сциентистом - в положительном смысле этого слова, т.е. человеком, осознающим производность нравственной картины мира от научной, зависимость первой от второй. Именно в этом пункте Л.Н.Толстой оказался не на высоте. Он относился к науке не самым достойным образом, а следовательно, не мог определить и правильного нравственного отношения к ней. Как ни странно, он относился с презрением даже к дарвинизму, не сумев разглядеть эволюционное сходство между его учением о нравственном совершенствовании и учением Ч.Дарвина. Отношения между наукой и нравственностью были перевернуты Л.Н.Толстым: не нравственность у него производна от науки, а наоборот - наука производна от нравственности, а точнее - должна стать производной. А поскольку современная наука, с его точки зрения, не подчинена нравственности, то ее следует считать ложной наукой. Истинная же наука должна быть подчинена нравственности. Но Л.Н.Толстой заходил в отношении к науке еще дальше: в его размышлениях о науке прослеживается явная тенденция к сведению всей науки к этике, которая и расценивалась им как истинная наука. В пределе нравоцентризм Л.Н.Толстого должен звучать приблизительно так: не нужна нам никакая наука, кроме одной - науки о том, как жить. Вот что писал Л.Н.Толстой о современной ему науке: “То, что в нашем мире считается единственной и самой важной наукой: естественные науки, политикоэкономия, история (как она изучается), юриспруденция, социология и пр., совершенно такие же ненужные и большей частью ложные знания, какова в старину была “наука”, включавшая в себя богословие, алхимию, аристотелевскую философию, астрологию” (т.20. - С.257). Записаны эти слова Львом Николаевичем в дневнике во вполне зрелом возрасте - 29 декабря 1906 г. Почему же, по мнению Л.Н.Толстого, наука пошла по ложному пути? Он называет, по крайней мере, три причины: во-первых, потому, что большая часть знаний, полученных наукой никому, кроме самих ученых, не нужна, во-вторых, потому, что с давних пор (“со времен не только Рима, но Египта, Вавилона”, С.247) люди стали ставить свое материальное преуспевание выше духовного совершенства, а наука закрепила это ложное представление о соотношении материальных и духовных ценностей, а в-третьих, потому, что наука не сумела развиваться равномерно, что ей не позволило составить представление о мире как о некоем связном, едином целом. Нравственность и искусство. С позиций мужицкой морали Л.Н.Толстой смотрел и на искусство. В трактате “Что такое искусство?” он в таком роде писал об искусстве, к которому и сам имел непосредственное, как мы знаем, отношение: “Но мало того, что такие огромные труды тратятся на эту деятельность, - на нее, так же как на войну, тратятся прямо жизни человеческие: сотни тысяч людей с молодых лет посвящают все свои жизни на то, чтобы выучиться быстро вертеть ногами (танцоры); другие (мызыканты) на то, чтобы выучиться очень быстро перебирать клавиши или струны; третьи (живописцы) на то, чтобы уметь рисовать красками и писать все, что они видят; четвертые на то, чтобы уметь перевернуть всякую фразу на всякие лады и ко всякому слову подыскать рифму. И такие люди, часто очень добрые, умные, способные на всякий полезный труд, дичают в этих исключительных, одуряющих занятиях и становятся тупыми ко всем серьезным явлениям жизни, односторонними и вполне довольными собой специалистами, умеющими только вертеть ногами, языком или пальцами” (т.15. - С.45). Нравственность и язык. И в отношении к языковому общению Л.Н.Толстой был нравоцентристом. И в языке он видел в первую очередь средство для установления между людьми добрых, любовных отношений, средство для их братского единения. Но слово может не только соединять людей, но и разъединять. Вот почему Л.Н.Толстой учил осторожному обращению с ним: “Слово - выражение мысли и может служить соединению и разделению людей; поэтому нужно с осторожностью обращаться с ним” (Путь жизни. - С.294). Далее он уточнял: “Берегись такого слова, которое разъединяет людей или служит вражде и ненависти” (там же). Внутренняя этика. Нравственное совершенствование состоит в борьбе человека с пороками. В начале книги “Путь жизни” Л.Н.Толстой выделяет следующие грехи: чревоугодие, блуд, праздность, корыстолюбие (жадность), зависть, страх, осуждение, враждебность, гнев, гордость, тщеславие (славолюбие). Все эти грехи Л.Н.Толстой находил в себе. 21 сентября 1905 г. он писал в дневнике: “Во мне все пороки, и в высшей степени: и зависть, и корысть, и скупость, и сладострастие, и тщеславие, и честолюбие, и гордость, и злоба. Нет, злобы нет, но есть озлобление, лживость, лицемерие… Одно мое спасение, что я знаю это и борюсь, всю жизнь борюсь” (т.20. - С.223). Источник грехов Л.Н.Толстой видел в телесном (животном) начале человека. Применительно к себе он писал: “Во мне два начала: духовное и телесное; они борются. И постепенно побеждает духовное. Борьбу этих начал я сознаю собой и называю своей жизнью” (С.222). Стало быть, само понятие жизни человека он сводил к нравственной борьбе. “Мы живем только тогда, - подтверждал Л.Н.Толстой, - когда помним о своем духовном я. А это бывает в минуты духовного восторга или минуты борьбы духовного начала с животным” (С.168). Не следует думать, что такая борьба давалась ему легко. Очень часто он приходил в отчаяние и тогда молил бога: “Господи, помоги мне, сожги моего древнего, плотского человека” (С.269). От чего же человеку приходится всю свою жизнь бороться со своими пороками? Все дело в том его свойстве, которое Л.Н.Толстой назвал текучестью. Он писал: “Одно из самых обычных заблуждений состоит в том, чтобы считать людей добрыми, злыми, глупыми, умными. Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр, и наоборот. В этом величие человека. И от этого нельзя судить человека. Какого? Ты осудил, а он уже другой” (С.92). Текучесть человека не должна расцениваться как основание для сознания человеком бессилия по отношению к своим порокам. Напротив, она служит основание для постоянного нравственного самоусовершенствования. Л.Н.Толстой писал: “Как можно приучить себя класть жизнь в чинах, богатстве, славе, даже в охоте, в коллекционерстве, так можно приучить себя класть жизнь в совершенствовании, в постепенном приближении к поставленному пределу. Можно сейчас испытать это: посадить зернышки и начать следить за их ростом, и это будет занимать и радовать. Вспомни, как радовался на увеличение силы телесной, ловкости: коньки, плаванье. Так же попробуй задать себе хоть то, чтобы не сказать в целый день, неделю ничего дурного про людей, и достижение будет также занимать и радовать” (С.253). Все пороки (страсти) - крайности, в которые может впасть человек, отправляясь от доброделетей. Последние, как говорил еще Аристотель, проходят посередине между первыми. Выходит, что текучей является граница между пороком и добродетелью. “Все страсти, - размышлял Л.Н.Толстой, - только преувеличение естественных влечений - законных: 1) тщеславие - желание знать, чего от нас хотят люди; 2) скупость - бережливость чужик трудов; 3) любострастие - исполнение закона продолжения рода; 4) гордость - сознание своей божественности; 5) злоба, ненависть к людям - ненависть к злу” (С.271). отсюда (продолжение следует)
6ato: Из дневников Л.Н.Толстого/1 1909 г. Вчера был архиерей, я говорил с ним по душе, но слишком осторожно, не высказал всего греха его дела. А надо было.../.../ Он, очевидно, желал бы обратить меня, если не обратить, то уничтожить, уменьшить мое, по их - зловредное влияние на веру в церковь. Особенно неприятно, что он просил дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я "покаялся" перед смертью. И потому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к церкви, причаститься перед смертью, я также не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причастии, - ложь. Говорю это потому, что, если есть люди, для которых, по их религиозному пониманию, причащение есть некоторый религиозный акт, т.е. проявление стремления к Богу, для меня всякое такое внешнее действие, как причастие, было бы отречением от души, от добра, от учения Христа, от Бога. (22 января) Сейчас кинул книгу на полку, она соскользнула, упала на пол, я рассердился и выбранил книгу. Так же должна быть ясна и стыдна злоба на человека, не делающего того, чего мне хочется. (24 января) Еще хотел записать то, что я волей-неволей принужден верить, что мне сделали какую-то несвойственную мне славу важного, "великого" писателя, человека. И это мое положение обязывает. Чувствую, что мне дан рупор, который мог бы быть в руках других, более достойных пользоваться им, но он volens nolens* у меня, и я буду виноват, если не буду пользоваться им хорошо. А я последнее время, кажется, больше для пустой болтовни, повторения старого пользуюсь им. Будем стараться. (4 февраля) * Хочешь - не хочешь (лат.) Хочется помощи Бога. Понимать же Бога могу только любовью. Если люблю, то Он во мне и я в Нем. И потому буду любить всех, всегда, в мыслях, и в словах, и в поступках. Только в такой любви найду помощь от Бога. (7 февраля) Умирая, испытываешь то, что брошенный ребенок, возвращаясь к любящей и любимой матери. (28 февраля) Никакие грехи: воровство, блуд, убийство и др. - в 1/100000 доле не делают того зла, какое деляют оправдания хотя бы самой малой слабости. Все ужасы, совершаемые правительствами, и безумия, распространяемые церквами, основаны на таких оправданиях - религиозных, патриотических, социалистических. (23 марта) Прежде всего надо понять, что нет и не может быть никакого подвига, никакого геройства, ничего "великого". Есть только исполнение и неисполнение долга. Все равно, как если бы конюх, убирая конюшню, пахарь или косец говорили бы о том, какой они сделали подвиг, какое геройство, великое дело совершили вчера, убирая конюшню, или допахивая поле, или докашивая луг. (21 марта) Большие мыслители: Христос, Лаотзе откроют истину, люди пониже их духом, ученики (Павел), принизят, приспособят к большинству. Большинство еще принизит, установит легенды. Чем больше круг, тем мельче. А потом явятся уж люди, чуждые веры, которые закрепят (13 мая) Самые злые дела делаются из-за славы людской. - Делаются злые дела и из-за похоти, но похоть с годами ослабевает, соблазн же славы людской с годами только крепнет и усиливается. (22 июня) Жизнь — это освобождение души от тела, и, когда освобождение в любви, жизнь — благо. (18 августа) * * * Если бы не было духа, заключенного в теле, не было бы жизни. Мы не имеем никакого права говорить о духе и о теле отдельно. Мы не знаем и не можем знать ни того, ни другого в разделении, но мы не можем пони-мать нашу жизнь без этого разделения, так как знаем, что вся наша жизнь есть неперестающее уничтожение тела и уяснение духа. При смерти совершается полное уничтожение тела и уяснение духа и исчезновение его. (18 августа) * * * Страдать можно только телом. Дух не знает страданий. Чем слабее духовная жизнь, тем сильнее страдания. Какая же ошибка жить для тела, а не для души. (20 августа) * * * Бог — это законодатель жизни, т. е. я по своему человеческому допускаю законодателя за законом. Есть закон жизни. Бог — это законодатель. (20 августа) * * * Бог не любит посторонних лиц. С ним можно общаться один на один. (22 августа) Видел отвратительный по безнравственности сон, и более чем когда-нибудь убедился, что нравственность не может иметь материального начала. Она-то главный признак духовной природы. (22 августа) * * * Помоги мне, Бог в себе и Бог во мне, своим усилием и мысли и дела освобождаться от этих грехов. Помоги мне презирать свое телесное «я», забывать его, помоги мне воздерживаться и в деле и слове от всякого поступка, не руководимого любовью и удаляющего от освобождения. Помоги мне сознать свою жизнь в освобождении себя от грехов тела любовью. Помню, хочу всегда помнить, что жизнь моя, истинная жизнь — в освобождении от грехов тела только в настоящем, что жизнь эта в моей власти, что проявление ее любовью дает мне неизменное благо, ненарушимое ни страданиями, ни смертью. Помоги мне, Бог в себе и во мне, помнить то, что то, что мы называем жизнью, есть ничто иное, как только постепенное освобождение души от тела, что не было бы этого тела и постепенного освобождения от него, не было бы и того, что мы называем жизнью, и того блага, которое дает нам это постепенное освобождение. Помоги, помоги, помоги мне не оступаясь идти по пути этого освобождения, памятуя то, что в нем одном благо и жизнь. (23 августа) * * * Все живое имеет сознание. В сознании себя отдельным существом и жизнь, и всякое живое существо сознает себя подчиненным общим и своим законам: камень — и тяготения, и непроницаемости; растение — и тяготения, и роста, и воспроизведения; животное — и тяготения, и роста, и воспроизведения, и общения с себе подобными; человек — и тяготения, и роста, и воспроизведения, и общения, и разумного нравственного поведения. (24 августа) * * * Короткая молитва: Не оставляй меня Ты (не могу назвать Тебя). Помогай мне служить Тебе в деле Твоем, быть с Тобою, в Тебе и Тобою. (28 августа) * * * Поесть, когда голоден, выпить воды, когда хочется пить,— большое удовольствие телу. Но отказаться от еды, питья, от всего, чего хочет тело, уже не удовольствие, а радость души. Знает это только тот, кто испытал это. (28 августа) * * * Не оставляй меня и помоги мне, Господи, исполнять волю Твою, всегда быть Тобою, в любви ко всему живому. Не оставляй меня и помоги мне. (1 сентября) * * * Благодарю Тебя, Господи, за жизнь и благо ее. Помоги мне прожить ее в любви. Не оставляй меня, чтобы мне помнить то, что Ты во мне, и что я жив только Тобою. (2 сентября) Поверю, что есть только Ты, и что Ты во мне и во всем живом. Чувствую себя отделенным от Тебя, но жизнь моя в Тебе, и потому стремлюсь любовью соединиться с Тобой и со всем живым, тем, что от Тебя. Хочу этого соединения и потому борюсь с тем, что отделяет меня от Тебя: с похотью тела, с ленью, сладострастием и, главное, с не-добротою. Борюсь с соблазнами гордости, тщеславия, корысти, возмездия; борюсь с суевериями властолюбия, государства, богословия, науки. Борюсь усилием дела и мысли, самоотречением, смирением, правдивостью и воздержанием в деле и слове. Знаю, что жизнь только в любви, в настоящем и что для духовной жизни нет страданий, нет смерти, есть только то, чего желает душа, только благо. Благодарю Тебя. (2 сентября) * * * Ох, слава людская! как она путает нас! Как важно освобождаться от нее. Да, градации: 1) для себя, 2) для людей, 3) для себя — Бога. От первого до второго — малое расстояние, от второго до третьего — огромное. (11 сентября) .Хочешь соединиться с людьми — не соединишься; живешь только для себя, для души, не думая о соединении,— и соединишься с китайцем, индусом, с человеком 25 столетия. (28 сентября) * * * «Зачем любить неприятных людей? Зачем принимать лекарство» Затем любить неприятных, что это приятно, что в этом благо. (28 сентября) * * * В жизни нашей одна цель: благо, и цель эта достигается. Но для того чтобы она могла быть достигнута, нужно было, чтобы жизнь наша была в пространстве и времени. Для того чтобы для человека было благо, оно должно бьггь не постоянное, а достигаемое. (28 сентября) * * * Какое удивительное сумасшествие: убивать людей для их блага! (26 октября) * * * Как я прекрасно забыл все прошедшее и освободился от мыслей о будущем. Да, начинаю в этой жизни выходить из нее, из главного условия ее: времени. (26 октября) * * * Да, когда я родился, я умер к той жизни, потерял сознание той жизни. Не могу себе представить, не могу мыслить иначе, как в условиях времени, что я родился, потерял сознание (употребляю глаголы в прошедшем, все в прошедшем, следовательно, во времени). Но я в этой жизни не могу мыслить вне времени, но это не показывает того, что та жизнь была во времени, так же, как и то, что жизнь после смерти (которую я не могу мыслить вне времени) будет во времени. (28 октября) * * * Какая ни с чем не сравнимая, удивительная радость — и я испытываю ее — любить всех, все, чувствовать в себе эту любовь или, вернее, чувствовать себя этой любовью. Как уничтожается все, что мы по извращенности своей считаем злом, как все, все — становятся близки, свои... Да не надо писать, только испортишь чувство. (28 октября) Мало того, чтобы «креститься», сказать себе, что хочу жить по-христиански. Этому надо много и с усилием учиться — учиться жить по-христиански, хотя бы учиться тому, чтобы встречать всякого человека... с любовью и уважением. А отношение к имуществу, к пище, к увеселениям, к речи. Да, в 80 лет только начинаю не то что учиться, а понимать, что надо учиться. Начинаю и учиться. (30 октября) * * * Вчера и нынче думаю, и стало совершенно ясно, что одно из главных, если не главное, сознание, из которого вытекают высшие нравственные состояния, это — сознание своей духовности, божественности, вследствие которой в той мере, в которой сознаешь ее, нельзя ни хитрить, ни скрывать, ни бояться, ни — главное — нельзя не любить кого бы то ни было.— Как практическое правило я применяю его к себе так: как только чего-нибудь страшно, на что-нибудь досадуешь, чего-нибудь хочется, кого-нибудь не любишь, главное — чего-нибудь боишься, вспомни, кто ты, пойми, что ты — свободное всемогущее существо, и все проходит. Становится ясно, что если чего боишься, желаешь и не можешь, то препятствие в тебе. И как только поймешь это,— сейчас свобода и всемогущество. Вся-кое неудовлетворение это — только сошествие с истинного пути: бьешься о стены, прешь туда, куда не надо. Опомнишься, станешь на путь, и опять со всеми, со Всем, с Богом.— Хорошо. (31 октября) Гуляю, сижу на лавочке и смотрю на кусты и деревья, и мне кажется, что на дереве большие два как бы ярко-оранжевые платка; а это на вблизи стоящем кусте два листка. Я отношу их к отдаленным деревьям, и это два большие платка, и ярко-оранжевые они оттого, что я отношу цвет этот к удаленному предмету. И подумал: весь мир, какой мы знаем, ведь только произведение наших внешних чувств: зрения и осязания... и наших соображений. Как же верить в реальность, единую реальность мира, каким мы его представляем себе? Какой он для блох? Какой для Сириуса, для неизвестного мне существа, одаренного неизвестными мне чувствами? И пространство и время — это все мною построено. То, что я называю бесконечно малыми существами, нисколько не меньше меня. И то, что я называю моментом, нисколько не меньше того, что я называю вечностью. Одно, одно есть — то, что сознает, а никак не то, что оно познает и как. (1 ноября) * * * О чувстве меры в искусстве: то, что отсутствие меры выставляет на вид производителя искусства, и оттого уничтожается иллюзия того, что я не воспринимаю, а творю. (1 ноября) * * * Все пути человеку заказаны, кроме одного — совершенствования, увеличения духовной силы, освобождения от тела и приближения к Богу. Дело это, единственно разумное —дело жизни, совершается только в момент настоящего. Прошедшее не существует, оно так же, как и все отношения с миром, суть только материал совершенствования. Будущее же никак не бери целью своей деятельности (это — то главное, что я живо понял нынче). Будущего — представления того, что будет, не должно быть для разумно живущего человека. Есть только настоящее, в котором я могу совершать свойственное мне дело жизни. То же, что выйдет из этого, мне не дано знать; не дано знать, что выйдет для мира (а люди думают, что они могут знать это, и этим руководствуются. В этом главная причина злой жизни людей), не дано знать и то, что выйдет для моей души. Так что делаться лучше, жить доброй жизнью ни для чего — по нашему взгляду — не нужно. И как это хорошо. Только тогда истинная радость добра, когда ничего за это не получается. (Ю ноября) * * * Пришла было мысль, что доброй жизнью приготавливается душа для другой, лучшей жизни за гробом. Но это не то. Ничего не будет. Все есть. Если живешь добро, сейчас есть все то благо, какого можешь желать. А какая свобода и сила, когда вся жизнь в одном настоящем. (10 ноября) * * * Все больше и больше сознаю, познаю невозможность жизни во имя будущего. Нельзя устраивать государства, нельзя свою семью, нельзя СЕБЯ. Что будет, предоставь Ему, а сам живи в том, что есть, стараясь делать то, что хотели всегда все люди, и чему учили, и что одно ты можешь беспрепятственно делать, чего одного тебе истинно хочется и что одно дает тебе истинное счастье: становиться лучше и лучше, любовнее и любовнее. (10 ноября) * * * Хорошо молился нынче. Как хорошо: не моя воля да будет, но Твоя; и не то, что я хочу, а то, что Ты хочешь; и не так, как я хочу, а как Ты. Как хорошо, когда ясно, глубоко понимаешь. Все тут. И то, что все внешнее не по моей, а по Твоей воле, т. е. все хорошо, как должно быть, а внутреннее же мое, во мне, я хочу, чтоб было по Его воле, т. е. было бы неперестающая любовь. (15 ноября) * * * Опытом узнаю, как благотворно-радостно никого не осуждать в словах, главное — в мыслях. (15 ноября) * * * Только признай себя виноватым, и все запутанное ясно. А виноватым признать себя перед Богом, перед лучшим собой всегда легко. А они пускай думают, что я виноват перед ними. Да я, наверное, — только поищи — виноват и перед ними. (29 ноября) Смерть есть прекращение силы жизни в пространстве и времени. Да, это так, — прекращение проявления только в пространстве и времени. (29 ноября) Движение тела в пространстве и времени есть неизбежное условие этой жизни. А это самое движение тела в пространстве и времени есть нелепость: противоречие и разуму, и сознанию. Единственный разумный и согласный с сознанием смысл жизни есть освобождение духа от этих условий. Жизнь есть постепенное, смерть — полное освобождение. (29 ноября) * * * , Высшее религиозное состояние есть духовный эгоизм. Все — для себя, истинного себя — Бога в себе. (29 ноября) * * * Воровство? Воровство возможно только при нехристианской жизни. Воровать можно только у воров. А какое же возможно воровство при отдаче кафтана, когда просят рубаху? (29 ноября) * * * ..., Весь материальный прогресс нашего христианского мира обусловлен отсутствием в большинстве людей этого мира религиозно-нравственных требований. Вследствие этого отсутствия — порабощение большинства меньшинству и напряженный, направленный на увеличение удобств жизни труд. (29 ноября) Нужнейшая наука — религиоведение. Сравнение всех религий показало бы, в чем общая всем религиозная истина и что — случайные наросты. (29 ноября) * * * Да, работать надо над собой — теперь, в 80 лет, делать то самое, что я делал с особенной энергией, когда мне было 14, 15 лет: совершенствоваться; только с той разницей, что тогда идеалы совершенства были другие: и мускулы, и вообще то, что нужно для успеха среди людей. Ах, если бы приучиться всю, всю энергию класть на служение Богу, на приближение к Нему. А приближение к Нему невозможно без служения людям. А если бы я жил в пустыне и умирал, никому не известный, я все-таки знаю, что мое совершенствование, приближение к Нему — нужно. Помоги, помоги мне жить Тобою. Пишу это, и слезы выступают. Хорошо. (3 декабря) * * * Усилие, направленное на преобладание своего духов-ного «я» над телесным и полутелесным — на совершенствование, приближение к Богу, очищение себя,— благотворное во многих и многих отношениях, особенно благотворно в том, что освобождает от — все еще владеющей мной — заботы о славе людской. Только усилие всей жизни, направленное на приближение к Богу только для себя, только это одно. (3 декабря) Как я особенно счастлив. Если меня и ненавидят, не зная меня, многие, как много людей не по заслугам любят меня. Люди, которые по своим религиозным взглядам, которые я разрушаю, должны бы были ненавидеть, любят меня за те пустяки — «Война и Мир» и т. п., которые им кажутся очень важными. (6 декабря) * * * Дети приходят прямо от Бога.. (14 декабря) * * * Все хорошее не достается даром: смерть достигается страданиями. Они же и облегчают ее для тех, кто не видят ее блага. (15 декабря) * * * Наука по отношению к закону любви (непротивления) поступает так же, как поступала религия: не отрицает прямо закона любви, но ставит выше его законы, уничтожающие его. В религии это было — повиновение власти от Бога; в науке это — повиновение законам историческим, экономическим, естественным. (15 декабря) * * * Послания Иоанна отрицают всякое представление о Боге, кроме любви, кроме того начала любви, которое каждый человек сознает в себе. Просить не о чем и некого. Можно только жить или не жить любовью. Когда нет никакого другого Бога, кроме любви, то, хочешь — не хочешь, будешь служить любви, если почувствовал недостаточность жизни для себя и потребность общения с высшим, со всем миром. Вот эта-то вера нужна; нужна потому, что она возможна только на деле. И прочна эта вера потому, что все лишнее отброшено, а держится на том, что знает всякий человек и разумом, и сердцем. Молитва при такой вере не такая, в которой к кому-то обращаешься, просишь кого-то: помоги, помилуй, а только такая: Знаю, что Ты — любовь. Хочу жить Тобою. (15 декабря) * * * .Любовь — это сознание своей истинной жизни, единой во Всем. Дети, приходя ОТТУДА, еще ясно чувствуют эту жизнь и ее единственное вполне доступное нам проявление в любви. Сознание своей личной жизни есть самообман. Старость понемногу освобождает от него. Совсем освобождает смерть. (15 декабря) * * * .Личность есть только воспоминание о прошедшем и желания в будущем. Как только нет ни того, ни другого, нет времени — жизнь в безвременном моменте настоящего — нет личности, а есть только основа жизни — Любовь, Бог. Так это было бы, если бы человек мог вполне отрешиться от воспоминаний и желаний; в жизни же возможно только приближение: чем меньше воспоминаний и желаний, т. е. чем больше уничтожена, ослаблена личность, тем больше проявляется в жизни любовь — Бог, тем больше живешь вне времени и сознаешь, что движешься не ты, а мир для того, чтобы ты мог познавать его. (18 декабря) *** Когда римский мир развратился, его обновили неразвращенные варвары. Теперь уж нет варваров, и потому, хочешь — не хочешь, надо нам самим делаться варвара-ми в том хорошем, что было в варварах. (18 декабря) * * * Большая ошибка думать, что все изобретения, увеличивающие власть людей над природой в земледелии, в добывании и химическом соединении веществ, и возможность большего воздействия людей друг на друга, как пути и средства сообщения: печать, телеграф, телефон, фонограф,— есть благо. И власть над природой, и увеличение возможности воздействия людей друг на друга будут благом только тогда, когда деятельность людей будет руководима любовью, желанием блага другим, и будут злом, когда она будет руководима эгоизмом, желанием блага только себе. (18 декабря) * * * Вчера почувствовал большую пользу из подавленного состояния духа, при котором не трогают вопросы религиозные и хочется не любить, а осуждать и ненавидеть. Хорошо заставить себя в таких состояниях сознавать их, бо-роться с ними,— главное же, хорошо тем, что, зная себя та-ким, понимаешь невменяемость других людей, когда они такие, и уже можешь не сердиться на них, а жалеть их. (18 декабря) ** * Молитва. Хочу жить сейчас в Тебе, Тобою, чтобы совершалась не моя воля, но Твоя, не то, что я хочу, а то, чего Ты хочешь, и не так, как хочу, а так, как Ты хочешь. (27 декабря) * * * То же молитва при общении со всяким человеком. Помни, что перед тобой стоит не убийца, не развратник, не жандарм, полицейский, король, шпион, а проявление Бога. Помни, перед кем ты, и относись к нему, как к самому священному предмету, какой только есть в мире. (27 декабря) * * * Высшее — хотелось бы сказать: утонченное — духовное благо (наслаждение) есть любовь к ненавидящему, к тому, кто хочет мне сделать зло. Удивительное дело: чем больше то зло для телесной жизни, тем то больше благо для духовной — любовной. Как же не жить любовной жизнью, не воспитывать в себе эту жизнь? А это возможно, я это с поразительной ясностью вижу на себе. (1 января) * * * Благо жизни людей прямо пропорционально их любви между собой. Каково же должно быть их теперешнее положение, как далеки должны они быть от блага теперь у нас в России, когда все правители, консерваторы, все революционеры, все помещики, крестьяне — все ненавидят друг друга? (1 января) * * * .Легко сказать: жить перед Богом, только перед Богом. (Мне портит мой дневник, мое отношение к нему то, что его читают. Попрошу не читать его.) А как это трудно и как хорошо. Я немножко начинаю понимать эту возможность, даже изредка жить так. Как это радостно! Удивительно, сколько совершенно новых узнаешь на старости радостей. Для того же, чтобы жить перед Богом, нужно, необходимо обращение к Нему, общение с Ним, как с личностью, хотя знаешь, что Он не личность. Это же обращение к Нему нужно приговоренному к смерти, нужно мне и всем нам. Жить перед Богом значит целью всякого поступка своего ставить исполнение Его воли, а исполнение это в одном — в любви, в том, в чем я вижу Его. (3 января) * * * Признание Бога любовью тем и хорошо и благотворно, что, признавая Его любовью, общение с Ним, которого не можешь не желать, только одно: любовь к людям. Преимущество этого общения с Богом перед всяким другим общением в том, что при этом общении чувствуешь, что Он есть и отвечает тебе и твоей душе, отвечает тем, что чем больше, полнее отдаешься ты любви к людям, тем больше Он спокойствием, радостью наполняет твое сердце. Ах, если бы только отвечать, когда спрашивают, и молчать, молчать. Если не было противоречием бы написать о необходимости молчания, то написать бы теперь: могу молчать. Не могу не молчать. Только бы жить перед Богом, только любовью. (6 января) * * * О памяти. Я совсем почти потерял память. Прошедшее исчезло. В будущем ничего (почти) не желаю, не жду. Что может быть лучше такого положения? И я испытываю это великое благо. Как, не переставая, не благодарить Бога за эту чудную жизнь, свободную, радостную?! (8 января) * * * После Смерти. Сон похож на смерть, только та разница, что и просыпаешься, и засыпаешь на виду в этой жизни, а когда рождаешься, то не знаешь, из какой жизни пришел, и, когда умираешь, не знаешь, в какую жизнь уходишь. (14 января) * * * Что такое религия. Зачем ты живешь? Не знаю. А если ты не знаешь этого, то никогда не будешь знать и того, что тебе надо делать и чего не надо делать. А плохо жить тому, кто не знает этого. А потому с тех пор, как живут люди, они думали о том, зачем живут люди, и, поняв это, учили людей, что надо и чего не надо делать. Вот это-то учение и называется верой. (14 января) Индейцы говорят, что только одна их вера — браминская — истинна, китайцы говорят, что истинна только буддийская вера, татары, турки, персы — что истинна только Магометова вера, евреи говорят, что истина в их вере, христиане говорят, что все эти веры неправильны, а правильна одна христианская, но сами разошлись на разные веры: католическую, греко-российскую, лютеранскую и разные протестантские веры.— Истинна вера только та, которая одна для всех людей. И это одно нужное для всех людей есть во всех верах. Одно это истинно, и этого надо держаться. (14 января) * * * Если спросишь людей, тебе скажут, когда, в каком году ты родился и сколько тебе лет. Но сам про себя ты не можешь сказать, когда ты начался: ты знаешь про себя, что ты всегда был; что, если бы тебя не было, ничего бы не было. То же и про смерть: люди говорят, что ты помер, но ты про себя знаешь, что тебе нельзя умереть. Тело твое началось, растет, будет стареться, помрет, но то нетелесное, что живет в твоем теле: дух Божий, помереть не может. (14 января) * * * Почувствовал нынче, в то время как стало больно от сознания своей слабости, подлости заботы о славе людской, живо почувствовал важность предшествующей работы в хорошие минуты. Было, к чему вернуться. Да, в этом истинная молитва. Проложить след, пробить дорожку лучших мыслей, лучшего, высшего, доступного мне в лучшие * * * минуты понимания жизни! и потом в слабые минуты укрыться под это понимание. Нынче особенно ясно было так. Особенно низко пал, и особенно радостно было спастись в прежнее, уже знакомое, свободное, радостное состояние общения с одним Им, сознанием себя Его органом. Ох, помогши, помоги оставаться в этом! (17 января) * * * отсюда (продолжение следует)
6ato: Из дневников Л.Н.Толстого/2 Не делай только того, что противно Его воле и воле твоего настоящего «я», и ты будешь делать то самое нужное и хорошее, что ты можешь сделать. Все то, что мы считаем важным — хотя бы содействие вступлению людей на путь истинной жизни любви, блага, как это кажется важным, а как это несомненно явно ничтожно: ничтожно, во-1-х, в сравнении с той, только чуть смутно прозре-ваемой нами всей жизнью, которой мы, как бесконечно малая, но все-таки частица, служим своей жизнью, а во-2-х, потому что мы в своей ограниченности не можем видеть, в чем наше служение. (20 января) * * * Самая, казалось бы, очевидная, благая, разумная деятельность, вполне самоотверженная для блага людей — не только революционная, но распространение той истины религиозной, которую мы считаем несомненной, может быть не только тщетной, но вредной, если не противной, то не согласной с Его волей. (Пути Его неисповедимы),' а воздержание от поступков, самые ничтожные поступки, в самом малом кругу, могут быть тем самым, чего Он хочет, и самым плодотворным для того самого, что желает Он и сам в Себе и в моей душе. (20 января) * * * Загадывания, предположения, желание видеть распространение своих мыслей, увеличение числа единомышленников, желание написать такое, что вызвало бы сочувствие, похвалу,— все это губит жизнь. Ничего не нужно, кроме памятования в настоящем своего положения органа Божества. (20 января) * * * Только вспомнить всю сложность событий мирских, в которых участвуют и люди, чтобы ясно понять, почувствовать всю легкомысленность, тщету и вредность предположений служить общему делу. (20 января) * * * Все дело в том, что человек знает прежде всего себя, свое «я», и находит это «я» связанным пределами пространственным и временным, и, наблюдая и изучая явления пространственные и временные, приходит к признанию сна-чала таких же, как и он, отделенных существ — организмов, а потом и к признанию существ, уже не отделенных, а сливающихся в одно: кристаллов, молекул, атомов. И, естественно, видит в них тот предел пространственный и временной, который его ограничивает. Натыкается на бессмысленность бесконечности признанием мира таким предметом, центр которого везде, а пределы нигде. Т. е., исходя от самого известного: себя, своего сознания, разумный человек невольно приходит к познанию сначала ближайшего к себе, потом более отдаленного и, наконец, к сознанию непостижимости.— Материалисты же исходят из наблюдения и, дойдя до атомов, до бесконечности миров, не останавливаются перед этим, а от атомов и бесконечности миров, т. е. от непознаваемого, исходят для познания познаваемого, т. е. себя. (22 января) * * * ...Как мне в детстве внушено было всю энергию мою направить на молодечество охоты и войны, возможно внушить детям всю энергию направлять на борьбу с собой, на увеличение любви. (24 янеаря) * * * Сейчас кинул книгу на полку, она соскользнула, упала на пол, я рассердился и выбранил книгу. Так же должна быть ясна и стыдна злоба на человека, не делающего того, чего мне хочется. (24 января) * * * Жизнь, какую я сознаю, никак не есть жизнь моего «я». Я иллюзия, нужная для этой жизни, но иллюзия — как бы леса, подмостки, орудие для работы, но не в нем сама работа. Напротив, перенесение интереса на него — на «я» — губит, останавливает работу. А работа не только нужная, хорошая, но радостная. В чем она? До конца Разум, которому мы приписываем такое решающее, высшее значение, для истинной жизни не имеет не только такого важного значения, но не имеет никакого. Он нужен только для жизни «я». Он только здесь, среди людей имеет такую важность, обязательность, но если представить себе жизнь после смерти, то не только можно ее представить себе без руководительства разума, но должно представить ее таковою. 7ам будет другое руководительство занимать то место, которое здесь занимает разум. (2 февраля) * * * Рассуждая о том, что будет после смерти, мы рассуждаем о том, о чем не можем рассуждать: рассуждаем временно, т. е. с участием времени, о том состоянии, которое будет вне времени. Время ведь есть только, также и пространство, форма нашей жизни. А мы из нее уйдем. (2 февраля) * * * Даже в этой жизни есть нечто в нашей деятелыюсти вневременное и непространственное, и оно-то и самое нужное, важное и благотворное. А мы так привыкли ко времени и пространству, что при представлении о загробной жизни переносим их туда. * * * Время и пространство, и вещество — обман, и мое я — обман (не обман, а фикция, мечта), а жизнь есть, и не обман мое участие в ней, в не скажу вечной, но вневременной, непространственной жизни. И то, что я не «буду» жить в теле после смерти и что не будет мое «я», не только не уменьшает мою веру в загробную жизнь, но непоколебимо утверждает ее. То, что я называю и сознаю своим «я», есть вневременное, одно истинно существующее,— есть — не могу сказать: часть, потому что в части есть понятие пространства и вещества, но есть сама жизнь. (2 февраля) * * * Все яснее и яснее становится для меня то, что наша жизнь есть ничто иное, как только сознание нашей отде-ленности, то, что мы называем своим «я» и что есть ничто иное, как только сознание жизни всего. Для того чтобы быть отделенным, надо чтобы было то, от чего мы сознаем себя отделенными. А это-то то, от чего мы сознаем себя отделенными, мы не можем понимать иначе, как бесконечным в смысле материальном, и не можем понимать иначе, как нераздельным с собою в смысле духовном. Вот это-то нераздельное со мной и есть то, что мы называем Богом. Если позволить себе приписывать по установившейся привычке намерения этому Богу, то Он дает нам этой нашей отдаленностью и сознанием нашей духовной неразделенности со всем, дает нам жизнь и ее благо. Смерть есть прекращение сознания отдаленности. Чем оно заменяется? Уничтожается ли только это сознание? Одно несомненно, что оно, то сознание себя, не может уничтожиться, потому что оно одно есть. Кроме него ничего не существует. (4 февраля) * * * Вечер. Все думаю о том, что писал нынче утром. Да, если мы сознаем себя отделенными, то это оттого, что мьг были (слово «были» неверно, потому что выражает время тогда, когда дело идет о вневременном) нераздельными, или скорее: то, что мы сознаем себя отделенными, это только иллюзорное, или «временное», сознание, а в действительности мы не перестаем быть одно со всем (на религиозном языке это значит, что в нас живет Бог). Эта-то одновременная отделенность и нераздельность дает нам власть, свободу, всемогущество, дает нам жизнь и ее благо. Так что смерть есть только уничтожение иллюзорного, временного сознания отделенности. Заменится ли оно другим сознанием или нет, мы не знаем, и не можем знать и не должны знать, потому что знание это уничтожило бы свободу нашей жизни. (4 февраля) Да еще то хотел записать, что деятельность во имя сознания нераздельности есть высшая, всегда свободная и дающая благо деятельность. Деятельность же во имя сознания отдаленности исполнена всегда страданий, страхов, неудовлетворенных желаний. (4 февраля) * * * Еще хотел записать то, что я волей-неволей принужден верить, что мне сделали какую-то несвойственную мне славу важного, «великого» писателя, человека. И это мое положение обязывает. Чувствую, что мне дан рупор, который мог бы быть в руках других, более достойных пользоваться им, но он уо!епз по!епз у меня, и я буду виноват, если не буду пользоваться им хорошо, А я последнее время, кажется, больше для пустой болтовни, повторения старого пользуюсь им. Будем стараться. (4 февраля) * * * Четыре ступени жизни: 1-я животная, младенцы, 2-я подражание, подчинение внушению, «что люди, то и я» — детство, 3-я для славы людской — юность, 4-я для души, для Бога — настоящая жизнь. Во всей жизни остаются все четыре. Вторая — традиция, инерция, гипноз, как люди, так и мы — главный двигатель 0,99 всей деятельности людской и в семье, и в общественных обычаях, и в государстве, и в религии. (6 февраля) * * * Молитва: Хочется просить помощи у Бога. Но Бога никто же нигде же не видел, т. е. Бога мы не можем понять; не можем понять, но можем вступать в общение с Ним любовью. Если мы любим, то мы в Нем и Он в нас. Так будем же любить всех: и ближвдх, и дальних, и любящих, и ненавидящих нас. И будем всегда любить всех и мыслью, и словом, и делом. В этом одном и помощь от Бога, и в этом высшее благо, которое Он дает нам. (6 февраля) * * * Думал о том, что сознание отделенности дает через чувство осязания понятие непроницаемости. Понятие же непроницаемости дает понятие вещества. Хочется уяснить себе это. Но до сих пор еще не ясно. (7 февраля) * * * .. .Мне нужны три молитвы, три напоминания себе о том, кто я и что мне свойственно и должно делать. Одна первая и главная: 1) Знаю, что если люблю, то Ты во мне и я в Тебе. И потому хочу любить всегда и всех и в мыслях, и в словах, и в делах. Вторая: 2) Хочу не думать о суде людском, а делать только то, что мне перед живущим во мне Тобою должно и можно делать. Третья: 3) Внешние собьггия будущего скрыты от меня, но я знаю, что они совершаются по Твоей воле, и потому не хочу желать в будущем тех или иных, зная, что то, что совершается по Твоей воле, всегда благо. (8 февраля) * * * Во всем да будет не то, чего я хочу, и не так, как я хочу, а то, чего Ты хочешь и как Ты хочешь. Не хочу желать и ожидать чего-либо в будущем, ни успеха в деятельности, ни славы людской, ни сил телесных, ни самой жизни. Одного хочу: хочу, чтобы быть в Тебе и с Тобою, любить всегда и всех и в мыслях, и в словах, и в делах. (в февраля) * * * Да будет со мною не то, чего я хочу, и не так, как я хочу, но то, чего Ты хочешь и как Ты хочешь. Не хочу в будущем ни успеха деятельности, ни славы людской, ни телесных сил, ни продления жизни. Одного хочу: хочу для того, чтобы быть в Тебе и Тебя сознавать в себе, любить всех и в мыслях, и в словах, и в делах. (8 февраля) * * * Все не могу удовлетвориться формой молитвы. Сейчас вечер 9-го. Хочу выразить еще иначе — вот так: Ничего не желаю в будущем, зная, что все, что будет, будет благо; не желаю и похвалы людской, зная, что назначение мое не в любви людей ко мне, а в моей любви к ним, любви в делах, в словах, в мыслях. (9 февраля) * * * ...Это неверно, что соблазн славы людской не покидает человека и в минуты смерти, часто, напротив, в эти ми-нуты еще усиливается — как во всех тщеславных героических подвигах. Даже едва ли не во всех их двигатель — тщеславие. Да, тщеславие, забота о славе людской — одно из главных препятствий для отдачи своей жизни служению духовному началу вне себя и в себе: вне себя, все яснее и яснее постигая его требования, и в себе, все больше и больше подчиняя свою жизнь этим требованиям. (11 февраля) * * * Знаю, что умираю, и в виду смерти не могу желать ничего внешнего в той жизни, из которой ухожу; не могу тоже желать и похвалы от людей, потому что она не нужна умершему. Но не могу не желать и желаю одного: любить всегда одинаково всех и делом, и словом, и мыслью, всякую минуту и до последней минуты. (11 февраля) * * * Сейчас думал очень для меня важное: Все хочется — не знаю, по старой ли привычке или по свойству души человеческой,— хочется молиться, обращаться к Кому-то, к Богу. Я последнее время, стараясь ясно определить себе Бога, как и должно было быть, пришел к признанию невозможности отношения к Нему, к отрицанию Его для разума, но потребность жива. Бог, Ты, Ты — все, чего я смутное проявление в теле, в отделенном от Всего теле, Тьг — Весь, во всем совершенстве, помоги мне. Говорю это — и мне хорошо на душе. Не знаю, кто Тот, Кого я прошу о помощи, но мало того, что знаю, что Он есть, но знаю и то, что чем более, искреннее, горячее прошу Его о помощи, тем больше чувствую эту помощь. Да. Помоги мне освобождаться от тела, соединяться с Тобой,— и чувствую, зать, что люблю Тебя, но «люблю» не то слово. Чувство мое к Тебе и не так горячо, как любовь, и не так узко, телесно. Это не любовь. В любви есть желание блага, а в этом только желание соединения. (18 февраля) * * * Я все придумывал молитву краткую и молюсь составленной длинной молитвой. Это нехорошо. Молитва не может быть одна и та же на все дни, на все часы. Нынче мне нужно: «помоги». А иногда нужно: «благодарю». Иногда нужно только созерцание, и иногда память о Нем и о Себе. (18 февраля) * * * Надеяться, ожидать чего-нибудь разумный человек может только одного: смерти. (19 февраля) * * * Надо в жизни не ожидать будущего, а готовиться к жизни в настоящем. (19 февраля) * * * Мы, крошечные отделенные существа с нашими случайными внешними чувствами (таких чувств может быть миллионы разных. Мы и видим разные у животных), мы этими чувствами творим мир, нами познаваемый, с микроскопическими животными и небесными телами, и живем в полной уверенности, что мир действительно такой, и такой только и есть. Какая глупость! Не говоря уже о том, что мир-то этот нелепый в бесконечном времени вперед и назад и в бесконечном пространстве, с бесконечно великими частями материи и такими же бесконечно малыми частицами материи, т. е. совершенная чепуха, не говоря уже об этом, разве не очевидно, что то, что мы называем действительно существующим миром, есть произведение чувств одного, случайно одаренного известными, исключительными чувствами существа — человека. Так что тот мир, который мы воображаем, что существует один, есть только одна из бесчисленных возможных случайностей. Знаем же мы, что это так, потому что знаем по участию в нем, что есть другой мир, не зависимый от тех или иных чувств, мир духовный,— один, только один. Этот другой мир мы не можем сказать, что знаем, но можем и должны сказать, что он есть. И знать то, что он есть,— великое благо. (21 февраля) * * * ...О «свободе воли». Как неправильно говорить о «свободе воли». Точно как будто кто-то от чего-то освободился. Свобода света, свобода тяготения. То, что называют свободой воли, есть сама жизнь, то, что мы называем жизнью, но что и называть-то ничем нельзя. Свободой воли мертвые люди называют ту жизнь, которую они утра-тили и о которой удержали смутное воспоминание. (22 февраля) * * * Вспомнил насмешки Соловьева о том, что я говорю, что не земля вертится, а солнце ходит, и подумал, что несомненно разумнее полагать и думать и говорить, что солнце ходит, чем то, что земля вертится. То — первое — несомненное, общее для всех, окончательное данное чувств, второе — вывод ума, во-1-х, не всем одинаково доступный, во-2-х, рассуждение не окончательное, а требующее еще менее доступных всем, и не окончательное рассуждение, а ведущее в область бесконечных и неоконченных, неясных рассуждений. (25 февраля) * * * Чувствую близость смерти, и если умирать — это то, что я чувствовал вчера и отчасти нынче, то это одно из лучших состояний, испытанных в этой жизни. (21 февраля) Для того чтобы закон любви учредил жизнь, надо верить в него так же, как мы верим в закон насилия. (14 февраля) * * * Жизнь есть стремление к соединению с Началом все-го, с Богом, так как же может быть страшна смерть для того, кто понимает истинный смысл жизни. Как же ему бояться того, в чем исполнение Его стремлений. (28 февраля) * * * Умирая, испытываешь то, что брошенный ребенок, возвращаясь к любящей и любимой матери. (28 февраля) * * * Смерть есть прекращение жизни в пространстве и времени. Для того, кто не сознает жизни вне пространства и времени, она есть прекращение всего. (1 марта) * * * •Любить Бога и ближнего значит любить в себе то, что не ограничено, в других же и то, что ограничено. (3 марта) * * * Да, Бог сотворил мир, но не какой-нибудь особый Бог, а тот Бог, который во мне. Он сотворил весь видимый мир. н-да* (3 марта) Читал газету и о казнях, и о злодействах, за которые казни, и так ясно стало развращение, совершаемое церковью — скрытием христианства, извращением совести, и государством — узаконением, не только оправданием, но возвеличением гордости, честолюбия, корыстолюбия, унижения людей, и в особенности всякого насилия, убийства на войне и казней. Казалось бы, так несомненно ясно это, но никто не видит, не хочет видеть этого. И они — и церковь, и государство, хотя и видят все увеличивающееся зло, продолжают производить его. Происходит нечто подобное тому, что бы делали люди, умеющие только пахать и имеющие только орудия пахоты и только своей работой, пахотой могущие существовать, если бы эти люди пахали бы поля, на которых уже взошли всходы. Если могли быть нужны в свое время дела церкви и государства, они явно губительны в наше время и продолжают совершаться. (6 марта) * * * Не говоря о многих и многих благах, присущих только старости: долгого опыта, свободы от сладострастия (огромное благо), забвения, равнодушия, спокойствия, самое большое «благо» или, по крайней мере, одно из больших,— это то, что все, что делаешь, делаешь уже не для своей телесной личности, зная, что ее скоро не будет. Так для меня особенно важно сознание того, что я не услышу похвал, не буду знать о впечатлении, которое произведет написанное. Так что могу писать только перед Богом, с одной мыслью, что эта моя деятельность хороша, угодна Ему, тому, Кто меня послал. (7 марта) * * * Все яснее и ярче и настоятельнее требует изложения мысль о том, что одна из главных причин бедствий, переживаемых человечеством, это — инерция, признание добрыми отжившие формы жизни: церковь, государство, науку. Пахать по всходам, надевать на себя, взрослого, детскую одежду, разрывать, зашивать, прилаживать ее, а не понять то, что она уже не нужна, что надо ее бросить, а строить новую. (7 марта) * * * Приписывать себе значение можно, только забывая о Боге и о своем отношении к Нему. Как бы ты ни был важен и полезен для людей, перед Богом-то что ты? И какая разница между тобою и самым кажущимся тебе ничтожным человеком? (10 марта) * * * Важность, значительность последствий наших поступков нам не дано знать. Доброе слово, сказанное пьяному нищему, может произвести более важные и добрые последствия, чем самое прекрасное сочинение, верно излагающее законы жизни. И потому руководиться в выборе своих поступков нельзя предполагаемыми последствиями, а только нравственным для себя достоинством поступка. Религиозное сознание людей, не переставая, подвигается в смысле уяснения, упрощения, доступности. А между тем люди дорожат и передают друг другу и считают неизменными преимущественно внешние формы, которые не подлежат ни упрощению, ни уяснению, и такими же неизменными считают те основы, которые должны и не могут не изменяться. (16 марта) * * * Мужик думает своим умом о том, о чем ему нужно думать, интеллигент же думает чужим умом и о том, о чем ему совсем не нужно думать. Но думает мужик так только до тех пор, пока он дома, в своей среде; как только он приобщился интеллигенции, так он думает уже совсем чужим умом и говорит чужими словами. (16 марта) * * * I о, что живем дурно и в чем эта дурнота, сказано и пересказано и, не переставая, говорится — нечего повторять это. Надо думать, как исправить. А исправить есть только одно средство — доброта ко всем и строгое суждение к себе — религия добра — любовь, любовь, любовь. (21 марта) * * * Возведение брака в какое-то, с одной стороны, таинство, с другой — в форму высшего блага жизни человеческой есть грубое заблуждение, совершенно подобное тому, какое было бы, если бы приятие пищи возведено было в таинство или в одно из высших благ. (19 марта) * * * Прежде всего надо понять, что нет и не может быть никакого подвига, никакого геройства, ничего «великого». Есть только исполнение и неисполнение долга. Все равно, как если бы конюх, убирая конюшню, пахарь или косец говорили бы о том, какой они сделали подвиг, какое геройство, великое дело совершили вчера, убирая конюшню, или допахивая поле, или докашивая луг. (21 марта) * * * Читал Канта: Религия в пределах только разума. Очень близко мне. Нынче читал то же. Как я счастлив, что делал то же. Как счастлив, как благодарен. Сейчас перед сном болезненно захотелось молиться Богу, молиться Богу, просить Его помощи, чувствовать, сознавать Его, Его помощь, и болезненно и радостно до слез. И молился, и просил и помощи, и того, чтобы Он был со мной. И Он был и есть. И сейчас пишу, и до слез радостно. Кто Он? Он тот, то, что я знаю любовью, и общение с Ним есть, и не могу не желать и в форме прошения, моления не могу не выражать этого общения. (26 марта) * * * Жить во времени значит жить в прошедшем и будущем. Из известного прошедшего строить предполагаемое будущее. И какое счастье, когда, как у меня теперь, почти исчезло прошедшее, меньше, но все-таки исчезло и будущее. И ровно насколько исчез интерес к прошедшему (даже все забыл) и к будущему, настолько увеличился интерес к настоящему, т. е. к настоящей жизни. (21 марта) * * * Чем старше становишься, тем короче становится прошедшее и будущее, тем сосредоточеннее в настоящем. В смерти полное сосредоточение в (соп1га<1\с1ю т ас!]ес1о) безвременном моменте. (28 марта) * * * То, что читают и списывают мои дневники, портит мой способ писания дневника. Хочется сказать лучше, яснее, а это не нужно. И не буду. Буду писать, как прежде, не думая о других, как попало. (29-30 марта) * * * Да, Бог дышит нашими (всеми отдельными существа-ми) жизнями. Что Он делает через нас? Мы не знаем и не можем знать. Одно мы знаем, что в этом наша жизнь, и когда мы знаем это, то и нам хорошо, и легко делается, как по маслу, и наше и Его дело. (8 апреля) * * * Осознание божественности своей души — это разумная метафизическая основа жизни. Любовь — это проявление в жизни этого сознания своей божественности (религиозная основа жизни). Воздержание от страстей, грехов, соблазнов, препятствующих проявлению любви,— это добрая жизнь (нравственная основа). (11 апреля) * * * К заповедям: не убий, не укради, не прелюбодействуй надо прибавить: не проси. Все живое, настоящее растет незаметным ростом, и также истинная вера в душе одного человека и всех. (17 апреля) ** * Видел во сне, что кто-то передает мне письмо или молитву Оптинского старца (забыл, как зовут) — старца учителя, я читаю и восхищен этим писанием. Там много всего прекрасного, спокойного, старчески мудрого, любовного, но я все забыл, кроме одного, особенно тронувшего меня: то, что он никого ни учить не может, ни советовать поступить так или иначе. Учить не может, во-1-х, потому, что не считает себя выше и умнее кого бы то ни было, во-2-х, потому, что все, что нужно знать человеку, сказано и в откровении (так говорит старец), и в сердце каждого. Советовать же не может сделать то или другое потому, что никто не знает и не может знать, какое положение, какой поступок, тот или другой, даст большее внешнее, телесное благо. (19 апреля) * * * Для своего блага (истинного) и для служения людям (исполнения своего назначения в мире) нужно два свойства: 1) довольство всеми теми внешними условиями, в которых живешь, и 2) всегдашнее недовольство своим душевным состоянием.— Ничего не делать для изменения своего внешнего состояния и все силы направлять, сосредоточивать на улучшение своей души. Большинство же людей делают обратное: всегда довольны своей душой, собой, и всегда недовольны своим положением — стараются улучшить его, этим самым еще больше вредя душе.— Это очень важно в особенности потому, что <...> для своего блага это важно тем — и это главное,— что при довольстве внешнем и недовольстве внутреннем все, на что направлены силы, в моей власти; при обратном же то, на что направлены силы, вне моей власти. (28 апреля) ••• Как странно, что не хочется видеть увядание тела: выпадение волос, сыпь на ухе, морщины, мозоли... Отче-го же радовался на возрастание, укрепление тела, мать так радуется при своем ослаблении от беременности, рождающийся кричит от боли и радости, а я, старик, не радуюсь признакам приближения к новой жизни? Дурная привычка. Давно пора откинуть ее и радоваться признакам приближения к... смерти не хочется сказать, к новой жизни?— не имею права,— приближения к тому, что так же естественно, и должно быть, и хорошо, как возмужание. (29 апреля) * * * Мы не можем понимать иначе нашу жизнь здесь, как в пространстве и времени. Но сознавать мы нашу настоящую жизнь не можем иначе, как вне пространства и времени, всегда в моменте настоящего. И потому, говоря о жизни вне условий этой жизни, о жизни «до» рождения и «после» смерти, мы не можем, не должны приписывать ей условий пространства и времени, говорить, где будет жизнь.— Мы знаем только то, что жизнь и до рождения была, и после смерти будет не такая, какая она есть теперь, т. е. не была и не будет пространственной и временной. Какая же она будет? Не знаем, не можем знать. (3 мая) * * * Самое лучшее и самое худшее — себялюбие, эгоизм. Вопрос только в том: кто тот, кого я люблю больше все-го? Если телесный я — дурно, если духовный я, то самое лучшее, что может быть. И этот-то духовный эгоизм «я» нынче я первый раз на деле в жизни почувствовал и почувствовал все благо этого. Началось с неприятного чувства от нищих просителей. «Да ведь это твоя работа, твой материал для работы — любить нелюбящих, неприятных». И сейчас исчезло все неприятное, тяжелое. И благодаря этому применению применял несколько раз сегодня в общении с людьми, и всегда с успехом. И очень, очень хорошо. Только бы продолжилось. (5 мая) * * * Мы, я, только говорим о том, что в нас, в каждом человеке живет, проявляется Бог. Но ведь это не слова, это несомненнейшая истина. Так надо и жить по ней. А что значит жить по ней, по той истине, по которой Бог в каждом человеке? Значит то, что при встрече, при общении с человеком помнить, что я имею дело с проявлением Бога, т. е. при всяком общении с человеком быть в торжественно набожном, молитвенном настроении. Молитва — это молитва, вызывание в себе высшего духовного состояния, памятование о своей духовности. Общение с человеком — это таинство общения с Богом, причащение. Ах, если бы всегда помнить это! А можно. И буду пытаться. (7 мая) * * * Живо представил себе повесть или драму, в которой нет злых, дурных, все добрые для себя и все невиноватые. Как бы было хорошо и как ярко выступила бы из-за этой доброты, невиновности людей недоброта и виновность устройства жизни. (9 мая) * * * Человечество и каждый человек переходит от одной поры (за!5оп) к другой, следующей, от зимы к весне; сна-чала ручьи, верба, трава, береза и дуб пробрался, а вот цветы, а вот и плод. Как будто чувствую и в себе, и в человечестве созревание плода. (11 мая) * * * Самоотречение?! Разве можно отрекаться от себя, когда «я» — только «я» телесное. Самоотречение есть отречение от того, что я ошибочно считаю собою. Самоотречение есть признание своей божественности, вечности. (11 мая) Все дело в том, чего человек хочет достигнуть — в чем его идеал: хочет он богатства, почестей, славы, удовольствий — будет одна жизнь; хочет любви своей ко всем людям — будет совсем другая. Все в идеале. Хочет человек богатства, почестей, славы, удовольствий — и будет он обдумывать, как отобрать побольше от других себе, как бы поменьше расходовать, давать другим; хочет почестей — будет потакать, услуживать, покоряться тем, кто во власти, будет горд, будет отделяться от людей, будет презирать тех, кто не нужны ему для успеха. Хочет славы — будет всем жертвовать, и чужой и своей жизнью, для успеха. Хочет удовольствий — будет придумывать средства увеличения наслаждений, переменяя и придумывая наиболее сильные. Если же хочет человек любви своей ко всем людям, то будет он, когда без дела один сам с собою, вспоминать о том, как он в прежней жизни, вчера, нынче, не соблюл любви с человеком, как сделал, сказал, подумал недоброе, нелюбовное, и будет думать, что помешало ему в этом: какие пороки, соблазны привычки, и будет думать о том, как избавиться от них. (11 мая) * * * Если хочет человек любви, то будет он естественно и в делах, и в словах, и в мыслях воздерживаться от того самого, что для человека, живущего не по закону любви, представляет главную цель жизни,— будет воздерживаться от собирания и удерживания богатства, от достижения почестей, славы, от всех удовольствий, доступных не всем людям и приобретаемых всегда одними людьми в ущерб другим. Люди говорят: это трудно. Но они говорят так только потому, что, не испытав радости любви, не знают ее и не верят в нее. (11 мая) Никогда не испытывал такого сильного желания смерти, спокойного и твердого и радостного желания. Кажется, что нечего делать здесь. Разумеется, только кажется. Если держат меня здесь, то есть и дело, постараюсь делать его. ОЬпе Наз1, оЬпе Ка51*. А слава Богу, опять от это-го желания смерти стало на душе хорошо. (14 мая) * * * Любить Бога значит любить проявление Его. Проявление яснее всего (прежде всего) сознавалось это проявление Его во мне. Но проявление Его я не могу не видеть везде: в небе, в земле, в камне, песке, в звездах. Разница во всех этих проявлениях только та, что одни ближе ко мне (не по месту ближе, а по роду проявления), а другие дальше. Чем ближе ко мне, тем больше можно и должно любить. Самое дальнее от меня: земля, камень, песок, небо, планеты, звезды,— мне естественно любить и их, но дерево, растение ближе ко мне, и я больше люблю их, еще больше — животных, больше всего — самого близкого к себе, человека. Но еще больше, больше всего на свете не могу не любить себя, свое я, только не телесное, мерзкое я, которое должно мне быть так далеко, как всякое животное, даже как камень, песок, но свое духовное я, любовь к которому есть сама любовь, есть любовь ко всему. Отвратителен эгоизм телесный, и нет ничего выше эгоизма духовного, перенесения своего сознания в духовное, вечное, всемирное я. И перенесение это совершается любовью и дает такое благо, испытывая которое ничего больше не нужно. Как же не благодарить Того, То, что дало нам это благо?! (II мая) * * * Отчего я совершенно не признаю жизнь в камне, песке, а не отрицаю возможности жизни в звездах? Я думаю, от того, что камень я познаю всеми внешними чувствами и все-таки не признаю в нем жизни, звезды же я познаю только одним чувством зрения, и потому допускаю возможность жизни. Но это не доказывает того, что в камне нет жизни, а в звездах может быть, а только то, что все мои внешние 5 чувств недостаточны для того, чтобы проникнуть в жизнь камня. (11 мая) * * * Одна из главных ошибок, мешающих осуществлению закона любви, это — представление о том, что для жизни по учению Любви нужно полное осуществление каждым человеком в своей жизни закона любви. Нужно не осуществление — полное осуществление невозможно, этого осуществления и для отдельных лиц и для всего человечества в данное время, решают дело тем, что признают учение прекрасным и, вместе с тем, неосуществимым. Одних это заводит в отрицание всякой религии, других в такое извращение христианства, при котором невозможность эта исполнения всего учения исправляется благодатью, верой в искупление, таинствами. Эта-то ошибка отводит людей от того ясного, вытекающего из учения о любви понимания жизни в том, чтобы дело жизни полагать в этом приближении к совершенству, и в приближении непременно постепенном, т. е. в достижении сначала первых степеней совершенства, потом следующих и т. д. (11 мая) * * * Как говорит китайский мудрец, что для того, чтобы взойти на гору, надо начинать с подошвы. В этой-то постепенности и главная задача практического учения любви. Нельзя стараться быть милосердным, собирая и удерживая ненужные для жизни богатства; нельзя быть смиренным, считая себя начальником, аристократом, высшим светским или духовным лицом; нельзя быть человеколюбивым, участвуя в военном деле или будучи военным. (11 мая) Правда, что то болезненное сознание тщеславия, которое я испытываю, происходит от ослабления других соблазнов, но и помимо старости это один из самых губительных соблазнов. Он губителен, главное, тем, что подменивает религиозное чувство или сознание. И потому это едва ли не худший, вреднейший из соблазнов. Для других вреден, противен сладострастник, скупец, гневливец, лжец, но для себя самого хуже всего тщеславный человек, делающий все для мнения людей.— Там есть предел, здесь нет. Только одна вера освобождает человека от этого рабства перед мнением людей. (16 мая) * * * В воспитании первое дело приучить детей (да и людей) к тому, чтобы у них были поступки, не зависимые от мнения людей. (16 мая) * * * Чествование мое плохой признак. Навело меня на эту мысль чествование Мечникова*. Оба мы, очевидно, очень пустые люди, если так потрафили толпе. Утешает меня немного то, что меня ругают — не завистники, а серьезно ругают и революционеры, и духовенство, церковники. (22 мая) отсюда
Rina: часто упрекали в противоречивости, а между тем, кажется, не было в мире человека, который бы с такой последовательностью пронес через всю жизнь одну и ту же идею - идею о нравственном самоусовершенствовании. Мне кажется, что Толстой запутался и в вере, и своих нравственных идеалах. Бердяев называл его "безблагодатным человеком". Безблагодатный - значит не имевший религиозного опыта. Сам Лев Николаевич записал в своем дневнике, что его душевное равновесие поддерживают Конфуций, Лао Цзы, Будда, Евангелие, но главное- Лао Цзы. Но однако, известо, что он очень боялся смерти и перед самой смертью он поехал Оптину пустынь. Долго ходил около ограды оптинского скита, но не решился войти в него. На пути из Оптиной, на станции Астапово ему стало плохо. Умирающий Толстой послал телеграмму в Оптину, с просьбой прислать к нему священника. Что хотел умирающий Толстой, навсегда останется тайной. Но прибывший в Астапово старец Оптиной пустыни не был допущен к Толстому окружением писателя. Я думаю, что Толстой от одной веры ушел, а к другой не пришел. Или точнее, хотел уйти от одной философии, к другой. Но у него это не получилось.
Satory777: Спасибо 6ato за материал. Завтра прочту внимательно. Но то, что Лев Толстой был человек ищущий, его философские размышления и выводы, делают его лично для меня очень близким. Мне нравятся его слова: «Единственный смысл жизни человека - это совершенствование своей бессмертной основы. Все другие формы деятельности бессмысленны по своей сути, в связи с неотвратимостью гибели.»
Ziatz: Всё дело в том, что Толстой от ортодоксальной религии отошёл, но не стал он и оккультистом. Его больше интересовали этические и нравственные принципы. Возможно, что это тоже — путь. Потому его нельзя судить ни с точки зрения православия, ни с точки зрения оккультизма. Бердяев не имеет права судить его — так, как он это делает. Он выступает якобы с позиции православия, но он сам — еретик, и то, что он не был отлучён, обусловлено, вероятно, просто тем, что в послереволюционные годы церкви было не до этого. Вот из воспоминаний Е.Ф. Писаревой: "Летом 1908 года А.А., А.В. Унковская и я были в гостях у него в Ясной Поляне. . . . Лев Николаевич был в курсе нашей теософической работы и читал наш «Вестник Теософии» благодаря постоянному общению со своей невесткой С. Н. Толстой, которая одна из первых -вступила в Русское Теософическое Общество и была -деятельным членом Калужского Отдела. Нас связывала с ней и общая работа, и личная дружба. Она имела обыкновение отвозить в Ясную Поляну последнюю корректуру моих статей для «Вестника Теософии», которые Л.Н. читал с вниманием; на одной из них его рукой были сделаны такие пометки: «Верно», «хорошо», «очень хорошо». Из этих отметок было ясно, что он принимает всю этику теософических учений и разделяет её. Весь день, проведённый нами в Ясной Поляне, Лев Николаевич не уходил, как обычно, к себе, и провёл его в беседе с нами, внимательно выслушивая всё, что касалось теософии. Особенно заинтересовал его мой рассказ о том, как я подошла к теософии. Я сообщила ему мою первую встречу с теософами в парке санатории Рикли, где его пациентки проводили всё утро до обеда в непосредственном соприкосновении с природой — босиком, в одних рубашках. Среди всех дам - их было около тридцати, — проводивших утренние часы в этом парке, мне бросилась в глаза небольшая группа, резко отличавшаяся от остальных. Она состояла из шести лиц, и все они относились с таким доброжелательством и вниманием к другим, в них проявлялись такие ясные признаки тонкой духовной культуры, что я решила: наверно все они принадлежат к одной и той же духовной общине. Когда же я познакомилась с ними, я узнала к моему большому удивлению, что все они из разных стран и впервые познакомились здесь, в санатории Рикли. Заметив моё удивление, одна из них — англичанка мисс Хамильтон — ответила, улыбаясь: «это сходство естественно, мы все члены Теософического Общества». Эта печать благородства на человеческой душе и была толчком, который привёл меня к теософии. Л.Н. повторял несколько раз с большим одушевлением: «Вот это я понимаю! Это — настоящее! Не одни слова, сам человек изменился — вот что главное!» Позднее С.Н. Толстая передавала мне, что после нашего отъезда Л.Н. в течение нескольких дней повторял мой рассказ новым гостям и каждый раз кончал: «Вот что настоящее! Это — главное!». Мы все любили его, он будил нашу совесть, а к концу жизни его интересовало только одно, и только одному он придавал значение: духовному началу в человеке и его связи с Богом. Карму и перевоплощение он признавал, но на все аргументы в пользу теософии возражал: «всё это неважно, одно только важно — любить друг друга; всё остальное придёт само собой»."
6ato: Нравственная картина мира Льва Толстого: Из книги “Основы духовной культуры в картинах мира” /2 Основные добродетели группируются в этике Л.Н.Толстого вокруг ее базовых, основных нравственных ценностей - счастья, любви, смирения и мужества. Счастье. Счастье в представлении Л.Н.Толстого состоит во все большем и большем приближении человека к нравственному совершенству. Это приближение предполагает каждодневную борьбу человека со своим животным началом, но именно в ней он и видел настоящую жизнь. “Жизнь, - писал он, - только в усилии нравственном… Настоящая жизнь есть рост нравственный, и радость жизни есть слежение за этим ростом. Какое же ребяческое, недомысленное представление - рай, где люди совершенны и потому не растут, стало быть, не живут” (С.283). Высшую радость приносит человеку освобождение от соблазнов. “Да, только освободиться, как я освобождаюсь теперь, от соблазнов, - писал 80-летний Лев Николаевич, - гнева, блуда, богатства, отчасти сластолюбия и, главное, славы людской, и как вдруг разжигается внутренний свет. Особенно радостно…” (С.277). И ниже он продолжал: “Жизнь не шутка, а великое, торжественное дело. Жить надо бы всегда так же серьезно и торжественно, как умираешь” (там же). Аристотель называл счастье высшим благом. А вот что понимал под благом Л.Н.Толстой: “весь смысл человеческой жизни, доступной нам, только в том, чтобы мы имели возможность участвовать в божеской жизни; и потому мы должны быть счастливы. Если мы несчастливы, то это значит только то, что мы делаем не то, что должно, или не делаем того, что должно. Так что не только благо есть последствие исполнения долга, но наш долг в том, чтобы мы испытывали благо” (208). На другом языке это означает, что мы обязаны быть счастливыми, а это возможно в движении нравственном. Это движение - источник радости, а “веселье, радость, - говорил Л.Н.Толстой, - это одно из исполнений воли бога” (С.209). Нравственное совершенствование приводит к высшему благу - любви, единению с людьми. Л.Н.Толстой писал: “Увеличить благо людей наукой - цивилизацией, культурой так же невозможно, как сделать то, чтобы на водяной плоскости вода в одном месте стояла бы выше, чем в других. Увеличение блага (читай: счастья - авт.) людей только от увеличения любви, которая по свойству своему равняет всех людей… Благо только от увеличения любви” (С.169). Любовь. Слава, почет, богатство и т.п. блага - ничто по сравнению с любовью. Только она приносит высшее благо - счастье. “Когда человек ищет благо во всем, кроме любви, - писал Л.Н.Толстой, - он все равно как во мраке ищет пути. Когда же он познал, что благо всего существующего - в любви, так солнце взошло, и он видит свой путь и не может уже хвататься за то, что не дает ему благо” (С.142). Любовь для Л.Н.Толстого была той волшебницей, которая развязывает все узлы. В ее отсутствии, как и в переизбытке, он видел источник всех страданий: “Любовь настоящая есть только любовь к ближнему, ровная, одинаковая для всех. Одинаково нужно заставить себя любить тех, которых мало любишь или ненавидишь, и перестать слишком любить тех, которых слишком любишь. Одно не дошло, другое перешло линию. От того и другого все страдания мира” (С.164). Как бы подводя итог своим нравственным исканиям, Л.Н.Толстой писал в своем дневнике в конце жизни: “Смешно писать такую всем известную истину в конце жизни, а истина эта для меня, как я ее теперь понимаю, скорее, чувствую, представляется совершенно новой. Истина эта в том, что надо всех любить и всю жизнь строить так, чтобы можно было всех любить” (С.261). Не обошел Л.Н.Толстой и любовь между мужчиной и женщиной. В этой любви высшую прелесть он видел в ее зарождении: “Еще думал нынче же совсем неожиданно о прелести - зарождающейся любви, когда на фоне веселых, приятных, милых отношений начинает вдруг блестеть эта звездочка. Это вроде того, как пахнувший вдруг запах липы или начинающая падать тень от месяца. Еще нет полного цвета, нет ясной тени и света, но есть радость и страх нового, обаятельного. Хорошо это, но только тогда, когда в первый и последний раз” (С.86). Смирение. “Наша жизнь, - писал А.И.Герцен, - постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют и пугают нас. Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтобы не слышать речей, раздающихся внутри. Ему грустно - он бежит рассеяться; ему нечего делать - он выдумывает себе занятие; от ненависти к одиночеству он дружится со всеми, все читает, интересуется чужими делами, женится на скорую руку. Кому и эта жизнь не удалась, тот напивается всем на всете: вином, нумизматикой, картами, скачками, женщинами, благодеяниями, ударяется в мистицизм, идет в иезуиты, налагает на себя чудовищные труды, и они все-таки легче кажутся, чем какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри его. В этой боязни исследовать, чтобы не увидать вздор исследуемого, в этом искусственном недосуге, в этих поддельных несчастиях, усложняя каждый шаг вымышленными путями, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепостей и пустяков, не пришедши в себя” (Л.Н.Толстой в воспоминаниях современников. Т.2. - М., 1960. - С.323). У Льва Николаевича, как вспоминал Н.Н.Гусев, “блестели слезы на глазах”, когда он слушал эти пронзительные слова А.И.Герцена. Что это за дремлющая истина, о которой писал А.И.Герцен? Можно догадаться - о бессмысленности жизни. Эта горькая “истина” не раз посещала Л.Н.Толстого. Бывало, что дело доходило и до мысли о самоубийстве. Особенно глубокий приступ осознания бессмысленности жизни, ее бесцельности, а следовательно, и отчаяния Л.Н.Толстой, как он вспоминал в своей “Исповеди” (1879), пережил в середине 70 гг. Главный вопрос, мучивший его, был вопрос “Зачем?” “Ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии, 300 голов лошадей, а потом?… Или, начиная думать о том, как я воспитываю детей, я говорил себе: “Зачем?”… Ну, хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, - ну и что же?”… И я ничего не мог ответить”, - писал Л.Н.Толстой в этой книге (т.16. - С.125). Ниже он добавлял: “Со мной сделалось то, что я, здоровый, счастливый человек, почувствовал, что я не могу более жить, - какая-то непреодолимая сила влекла меня к тому, чтобы как-нибудь избавиться от жизни”. Вопрос “Зачем?” в менее драматической форме посещал Л.Н.Толстого и в другие времена. Так, много лет спустя после описанного кризиса, в конце 1901 г. он писал в дневнике: “Всякий человек закован в свое одиночество и приговорен к смерти. Живи зачем-то один, с неудовлетворенными желаниями, старейся и умирай” (т.20. - С.156). А есть ли на свете люди, у которых не бывает подобных мыслей, минут отчаяния? Вряд ли. Как же их преодолевать? Уж, разумеется, не стоит в подобные времена лезть в петлю. Лучший выход, если даже не обнаруживается никакого просвета впереди, - смириться, а “ум, - утверждал Л.Н.Толстой, - возникает только из смирения. Глупость же - только из самомнения. Как бы сильны ни были умственные способности, смиренный человек всегда недоволен - ищет; самоуверенный думает, что все знает, и не углубляется” (С.273). Смирение у Л.Н.Толстого не разрушительно, а созидательно. Оно направлено на сдерживание соблазнов и исполнение своих обязанностей. А обязанностям, долгу он, вслед за И.Кантом, придавал решающее значение в нравственном совершенствовании. Главная же обязанность человека - служить другим. Л.Н.Толстой писал: “Высшее благо человека в этом мире есть единение с себе подобными. Гордые люди, выделяя себя из других, лишают себя сами этого блага. Смиренный же человек уничтожает в самом себе все препятствия для достижения этого блага” (Путь жизни. - С.333). Без смирения, считал Л.Н.Толстой, невозможно нравственное совершенствование, ибо “ничто так не вредно для нравственного совершенствования, как довольство собой” (с.339). Из смирения у него вытекал и тот вывод, которому он придавал значение закона. Речь идет о непротивлении злу насилием. Он писал: “Непротивление злу насилием - не предписание, а открытый, сознанный закон жизни для каждого отдельного человека и для всего человечества - даже для всего живого. Закон этот, не переставая, исполняется. Волки вырождаются, а кролики размножаются. Закон этот, как всякий закон, есть идеал, к которому само собой бессознательно стремится все живое и должен стремиться каждый отдельный человек. Закон этот кажется неверным только тогда, когда представляется требованием полного осуществления его, а не как всегдашнее, неперестающее, бессознательное и сознательное стремление к осуществлению его” (С.279). Почему необходимо стремиться к осуществлению этого закона? Потому что насилие (например. революция) рождает новое насилие, последнее - новое и так без конца. Мужество. Мужество - это борьба со страхом. Самый же сильный страх - страх смерти. Мысль о смерти красной нитью проходит через сознание Л.Н.Толстого. Она - главный источник смирения. Она, подобно любви, распутывает все узлы. Она заставляет человека жить для души, а не для тела. Л.Н.Толстой писал: “Для человека, живущего для души, разрушение тела есть только освобождение… Но каково же положение человека, полагающего свою жизнь в теле, когда он видит, что… его тело разрушается, да еще и со страданиями?” (С.376). Л.Н.Толстой верил в то, как он сам писал, что “плотская смерть не конец жизни, а только перемена” (Путь жизни. - С.387), правда, тут же он предупреждал, что “сущность перемены, совершающейся при телесной смерти, недоступна человеческому уму” (С.390). Последние слова Л.Н.Толстого перед смертью, которые он сказал подошедшему сыну Сергею, были такими: “Истина… Я люблю много… как они…” (Бунин И.А. Собр. соч., т.9. Освобождение Толстого. - М., 1967. - С.28). Неутомимый мыслитель, он всю свою жизнь искал истину… И любовь. Его главной истиной стала любовь. Любовь - вот то солнце, которое освещает человеку его путь к нравственному совершенству. После Л.Н.Толстого в мире не было мыслителя поднявшегося выше его в учении о нравственном совершенствовании. Доведенное до логического предела, оно становится эволюционным учением, предполагающим, что человек, вступивший на путь нравственного совершенствования, воспринимает себя в качестве сосуда, через который проходит эволюция. Все, что мешает ей, он расценивает как зло; все же, что способствует ей, - как добро. (окончание) отсюда
Водород: Спасибо, 6ato . Лев Толстой выдающийся мыслитель своего времени, сознтельная Сущьность., и безусловно следует изучать его именно поздние труды. Уважаемый мной за то, что он единственный осмелился написать письмо государю об изменении вынесения приговора о смертной казни декабристов, власть не прощает таких выходок, именно за это выходку он был предан "анафеме" (отлучению от церкви). Опубликую это замечательное письмо позже... С любовью
Нур: Ziatz пишет: Всё дело в том, что Толстой от ортодоксальной религии отошёл, но не стал он и оккультистом. Его больше интересовали этические и нравственные принципы. Возможно, что это тоже — путь. Потому его нельзя судить ни с точки зрения православия, ни с точки зрения оккультизма. Бердяев не имеет права судить его — так, как он это делает. Он выступает якобы с позиции православия, но он сам — еретик, и то, что он не был отлучён, обусловлено, вероятно, просто тем, что в послереволюционные годы церкви было не до этого. Разделяю ваше мнение, спасибо всем за интересные выложенные материалы.
6ato: Ziatz пишет: Всё дело в том, что Толстой от ортодоксальной религии отошёл, но не стал он и оккультистом. а мне кажется, Толстой был просто эзотериком, который писал: ...хотя бы учиться тому, чтобы встречать всякого человека... с любовью и уважением. А отношение к имуществу, к пище, к увеселениям, к речи. Да, в 80 лет только начинаю не то что учиться, а понимать, что надо учиться. Начинаю и учиться. *** продолжаю избранное Льва Толстого: Ответ Синоду Л.Н.Толстой Ответ на определение синода от 20-22 февраля и на полученные мною по этому поводу письма He who begins by loving Christianity better than Truth will proceed by loving his own Sect or Church better than Christianity, and end in loving himself better than all. (Coleridge) Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты - одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, третьи выражают со мной единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право; и я решил ответить и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо, и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов. Постановление синода вообще имеет много недостатков; оно незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательство к бурным чувствам и поступкам. Оно незаконно или умышленно двусмысленно потому, что если оно хочет быть отлучением от церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правилам, по которым может произноситься такое отлучение; если же это есть заявление о том, что тот, кто не верит в церковь и ее догмата, не принадлежит к ней, то это само собой разумеется, и такое заявление не может иметь никакой другой цели, как только ту, чтобы, не будучи в сущности отлучением, оно бы казалось таковым, что собственно и случилось, потому что оно так и было понято. Оно произвольно, потому что обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и в брошюрах и книгах. Оно неосновательно, потому что главным поводом своего появления выставляет большое распространение моего совращающего людей лжеучения, тогда как мне хорошо известно, что людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня, и распространение моих писаний о религии, благодаря цензуре, так ничтожно, что большинство людей, прочитавших постановление синода, не имеют ни малейшего понятия о том, что мною писано о религии, как это видно из получаемых мною писем. Оно содержит в себе явную неправду, утверждая, что со стороны церкви были сделаны относительно меня не увенчавшиеся успехом попытки вразумления, тогда как ничего подобного никогда не было. Оно представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветой, так как в нем заключаются заведомо несправедливые и клонящиеся к моему вреду утверждения. Оно есть, наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых мною письмах. "Теперь ты предан анафеме и пойдешь после смерти в вечное мучение и издохнешь как собака... анафема та, старый черт... проклят будь", пишет один. Другой делает упреки правительству за то, что я не заключен еще в монастырь, и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: "Если правительство не уберет тебя, - мы сами заставим тебя замолчать"; письмо кончается проклятиями. "Чтобы уничтожить прохвоста тебя, - пишет четвертый, - у меня найдутся средства..." Следуют неприличные ругательства. Признаки такого же озлобления после постановления синода я замечаю и при встречах с некоторыми людьми. В самый же день 25 февраля, когда было опубликовано постановление, я, проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: "Вот дьявол в образе человека", и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, что меня бы избили, как избили, несколько лет тому назад, человека у Пантелеймоновской часовни. Так что постановление синода вообще очень нехорошо; то, что в конце постановления сказано, что лица, подписавшие его, молятся, чтобы я стал таким же, как они, не делает его лучше. Это так вообще, в частностях же постановление это несправедливо в следующем. В постановлении сказано: "Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной". То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему. Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усумнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически - я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же - строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения: И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым. То же, что сказано, что я "посвятил свою литературную деятельность и данный мне от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви" и т.д., и что "я в своих сочинениях и письмах, во множестве рассылаемых мною так же, как и учениками моими, по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, проповедую с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской", - то это несправедливо. Я никогда не заботился о распространении своего учения. Правда, я сам для себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей, желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их; говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа, только тогда, когда меня об этом спрашивали. Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если они у меня были, мои книги. Потом сказано, что я "отвергаю Бога, во святой троице славимого создателя и промыслителя вселенной, отрицаю господа Иисуса Христа, богочеловека, искупителя и спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицаю бессеменное зачатие по человечеству Христа господа и девство до рождества и по рождестве пречистой богородицы". Стоит только почитать требник и проследить за теми обрядами, которые не переставая совершаются православным духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидать, что все эти обряды не что иное, как различные приемы колдовства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни. Для того, чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов; для того, чтобы родительница перестала быть нечистою, нужно произнести известные заклинания; чтобы был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник. То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же - духа, бога - любовь, единого бога - начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении. Еще сказано: "не признает загробной жизни" и мздовоздаяния". Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая - постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни; но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда, признаю до такой степени, что, стоя по своим годам на краю гроба, часто должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения новой жизни, верю, что всякий добрый поступок увеличивает истинное благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его. Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединявшимися прежде, и в допущении разводов и в освящении браков разведенных вижу прямое нарушение и смысла, и буквы Евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением. В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу приемы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения. В священстве, кроме явного приготовления к обману, вижу прямое нарушение слов Христа, - прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами, наставниками (Мф. XXIII, 8-10). Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, "ругаясь над самыми священными предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств - евхаристию". То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовлений этого, так называемого, таинства, то это совершенно справедливо; но то, что это, так называемое, таинство есть нечто священное и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, - это совершенно несправедливо. Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку - перегородкой, а не иконостасом, и чашку - чашкой, а не потиром и т.п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство - в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, - уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам Бог. Ведь это ужасно! Как бы кто ни понимал личность Христа, то учение его, которое уничтожает зло мира и так просто, легко, несомненно дает благо людям, если только они не будут извращать его, это учение все скрыто, все переделано в грубое колдовство купанья, мазания маслом, телодвижений, заклинаний, проглатывания кусочков и т.п., так что от учения ничего не остается. И если когда какой человек попытается напомнить людям то, что не в этих волхвования, не в молебнах, обеднях, свечах, иконах учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимется стон негодования тех, которым выгодны эти обманы, и люди эти во всеуслышание, с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал клятву (присягу), никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа (Речь Амвросия, епископа харьковского). Ужасно, главное, то, что люди, которым это выгодно, обманывают не только взрослых, но, имея на то власть, и детей, тех самых, про которых Христос говорил, что горе тому, кто их обманет. Ужасно то, что люди эти для своих маленьких выгод делают такое ужасное зло, скрывая от людей истину, открытую Христом и дающую им благо, которое не уравновешивается и в тысячной доле получаемой ими от того выгодой. Они поступают, как тот разбойник, который убивает целую семью, 5-6 человек, чтобы унести старую поддевку и 40 коп. денег. Ему охотно отдали бы всю одежду и все деньги, только бы он не убивал их. Но он не может поступить иначе. То же и с религиозными обманщиками. Можно бы согласиться в 10 раз лучше, в величайшей роскоши содержать их, только бы они не губили людей своим обманом. Но они не могут поступать иначе. Вот это-то и ужасно. И потому обличать их обманы не только можно, но должно. Если есть что священное, то никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность обличать их религиозный обман, когда видишь его. Если чувашин мажет своего идола сметаной или сечет его, я могу равнодушно пройти мимо, потому что то, что он делает, он делает во имя чуждого мне своего суеверия и не касается того, что для меня священно; но когда люди, как бы много их ни было, как бы старо ни было их суеверие и как бы могущественны они ни были, во имя того Бога, которым я живу, и того учения Христа, которое дало жизнь мне и может дать ее всем людям, проповедуют грубое колдовство, я не могу этого видеть спокойно. И если я называю по имени то, что они делают, то я делаю только то, что должен, чего не могу не делать, если я верую в Бога и христианское учение. Если же они вместо того, чтобы ужаснуться на свое кощунство, называют кощунством обличение их обмана, то это только доказывает силу их обмана и должно только увеличивать усилия людей, верующих в Бога и в учение Христа, для того, чтобы уничтожить этот обман, скрывающий от людей истинного Бога. Про Христа, выгнавшего из храма быков, овец и продавцов, должны были говорить, что он кощунствует. Если бы он пришел теперь и увидал то, что делается его именем в церкви, то еще с большим и более законным гневом наверно повыкидал бы все эти ужасные антиминсы, и копья, и кресты, и чаши, и свечи, и иконы, и все то, посредством чего они, колдуя, скрывают от людей Бога и его учение. Так вот что справедливо и что несправедливо в постановлении обо мне синода. Я действительно не верю в то, во что они говорят, что верят. Но я верю во многое, во что они хотят уверить людей, что я не верю. Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека - в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему благу, дает после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире царства Божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собою. Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва, - не молитва общественная в храмах, прямо запрещенная Христом (Мф. VI, 5-13), а молитва, образец которой дан нам Христом, -уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога. Оскорбляют, огорчают или соблазняют кого-либо, мешают чему-нибудь и кому-нибудь или не нравятся эти мои верования, - я так же мало могу их изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как верю. Готовясь идти к тому Богу, от которого исшел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, но я не вижу другой - более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истинны, не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла. "Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истинны, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит те! м, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете", - сказал Кольридж. Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти. Москва, 4 апреля 1901 Л.Н.Толстой,полное собрание сочинений в 90 томах.том34,стр.245,Москва,1952г.
Ziatz: > а мне кажется, Толстой был просто эзотериком, который писал: А по-моему он во всём был именно эКзотериком. По-моему, он даже отрицал мистическую сторону церковного богослужения. Хотя в последнем я не уверен.
GROM: Статья Блаватской о Толстом: Е.П. Блаватская «Наука жизни» "Люцифер", ноябрь 1887 г. Что такое жизнь? Сотни наиболее глубоких философов, множество ученых и опытных врачей задавало себе этот вопрос, но практически безрезультатно. Покрывало, которым окутан предвечный космос и таинственное зарождение жизни, никогда не было приподнято так, чтобы это удовлетворило серьезную и искреннюю науку. Чем больше люди официального знания пытались проникнуть сквозь его темные складки, тем сильнее сгущалась эта тьма, и тем меньше они видели, ибо они подобны искателю сокровищ, который странствовал по всем морям в поисках того, что было зарыто в его собственном саду. Но что же такое тогда эта наука? Не биология ли это, или, быть может, это изучение жизни в более широком смысле? Нет. Может это физиология или наука об органических функциях? Тоже нет; ибо первая из них оставляет эту проблему, как трудную загадку Сфинкса; а последняя — это скорее наука о смерти, чем о жизни. Физиология основывается на изучении функций различных органов, и эти органы необходимы для проявления жизни, но то, что эта наука называет живой материей, является, на самом деле, материей мертвой. Каждая молекула живых органов содержит в себе зачаток смерти, и начинает умирать, как только рождается, чтобы та молекула, которая будет ее преемником, смогла жить лишь для того, чтобы в свою очередь умереть. Орган, естественная часть любого живого существа, является лишь средой для некой особой функции в течение жизни и комбинацией из таких молекул. Жизненный орган (как и весь организм) надевает на себя маску жизни и таким образом скрывает постоянное разложение и смерть своих частей. Поэтому ни биология, ни физиология не являются наукой и даже отраслями науки жизни, но суть лишь науки о видимости жизни. В то время как истинная философия стоит подобно Эдипу перед Сфинксом жизни, едва осмеливаясь произнести тот парадокс, который содержится в ответе на предложенную загадку, материалистическая наука, самонадеянная, как и всегда, никогда ни на одно мгновение не сомневаясь в своей собственной мудрости, гипнотизирует саму себя и многих других, заставляя поверить в то, что она разрешила величественную тайну бытия. Однако, в действительности, приблизилась ли она хотя бы к ее порогу? Конечно, она никогда не сможет содействовать распространению истины, пытаясь ввести себя и других неосторожных людей в заблуждение и утверждая, что жизнь — это всего лишь результат сложного сочетания молекул. Разве витальная сила и на самом деле является "фантомом", как ее называет Дюбуа Реймон? Ибо его язвительное замечание, что "жизнь", как нечто независимое, это лишь asylum ignorantiae (убежище невежд) для тех, кто хочет найти себе приют в абстракциях, когда прямое объяснение невозможно, с много большим основанием подходит к тем материалистам, которые мешают людям видеть реальные факты, помещая в этом месте напыщенные и труднопроизносимые слова. Разве какое-нибудь из пяти подразделений жизни, столь претенциозно названных — архебиозис, биокрозис, биодиэрезис, биокенозис и биопародозис, [1] помогли когда-либо Гексли или Геккелю полнее изучить тайну зарождения хотя бы простейшего муравья, — не говоря уж о человеке? Совершенно несомненно — нет. Ибо жизнь и все, что к ней относится, принадлежит к законному владению метафизика и психолога, а физическая наука не может иметь никаких претензий на все это. "То, что было, это то, что будет; и то, что было, уже названо — и известно, что это ЧЕЛОВЕК", — таков ответ на загадку Сфинкса. Но "человек" в данном случае не имеет отношения к физическому человеку, — во всяком случае, не в его эзотерическом значении. Скальпели и микроскопы могут раскрыть тайну материальных частей оболочки человека: они никогда не смогут прорезать окно в его душу, чтобы открыть хотя бы малейшее пространство на любом из более обширных горизонтов бытия. И только те мыслители, которые, следуя дельфийским предписаниям, познавали жизнь в своих внутренних личностях, те, кто тщательным образом изучил ее в самих себе, прежде чем попытаться проследить ее и проанализировать ее отражения в своих более внешних оболочках, были вознаграждены некоторым успехом. Подобно огненным философам средневековья, они перепрыгивали через видимости света и огня в мире следствий и сконцентрировали все свое внимание на обретении тайных сил. Затем, прослеживая их до единственной абстрактной причины, они попытались постигнуть ТАЙНУ, каждый из них настолько, насколько это позволяли сделать его интеллектуальные способности. Таким образом, они установили, что 1) кажущийся живым механизм, называемый физическим человеком, это лишь топливо, материал, которым питается жизнь, чтобы проявить себя; и 2) что благодаря ему внутренний человек получает в качестве платы и вознаграждения возможность накапливать добавочные переживания земных иллюзий, называемых жизнями. Одним из таких философов сегодня безусловно является великий русский романист и реформатор, граф Лев Николаевич Толстой. Сколь близки его взгляды к эзотерическим и философским учениям высшей теософии мы увидим, внимательно ознакомившись с некоторыми фрагментами из лекции, почитанной им в Москве перед местным Психологическим обществом. Обсуждая проблему жизни, граф просит свою аудиторию признать в качестве аргумента нечто невозможное. Он говорит: "Допустим на одно мгновение, что все то, что стремится узнать о жизни современная наука, она уже узнала и знает это сегодня, что эта проблема стала столь же ясна, как день; теперь вполне очевидно, как органическая материя при помощи простой адаптации смогла произойти из неорганической материи; так же ясно, как природные силы могут быть преобразованы в чувства, волю, мысль, и что в конце концов все это известно не только городскому студенту, но также и каждому сельскому школяру. Далее, мне известно, что такие-то и такие-то мысли и чувства происходят из таких-то и таких-то движений. Хорошо, но что же дальше? Могу ли я, или же нет, произвести такие движения и управлять ими ради того, чтобы вызвать в моем мозгу соответствующие мысли? Этот вопрос — чем являются те мысли и чувства, которые я создаю в самом себе и других людях, все еще остается не только нерешенным, но даже незатронутым. И все же это именно тот самый вопрос, который является единственным фундаментальным вопросом главной идеи жизни. Наука выбрала своим объектом некоторые проявления, сопровождающие жизнь, и, принимая [2] часть за целое, назвала эти проявления интегральным целым всей жизни... Этот вопрос, неотделимый от идеи жизни, состоит не в том, откуда жизнь, но почему человек должен жить именно этой жизнью: и лишь начиная с этого вопроса, можно надеяться на приближение к решению проблемы бытия. Ответ на вопрос, "почему мы должны жить?", выглядит для человека столь простым, что он едва ли посчитает его заслуживающим внимания, если коснется его. ...Следует жить наилучшим образом, насколько это возможно, — вот и все. Это кажется на первый взгляд очень простым и всем известным, но это совсем не столь просто и известно, как можно себе вообразить... Идея жизни вначале предстает перед человеком как наиболее простое и самоочевидное дело. Однако как только человек начинает поиски этой жизни в любом месте так называемого тела, он сразу же встречается с непреодолимыми трудностями. Жизнь находится не в волосах и не в ногтях; не в ногах и не в руках, которые могут быть ампутированы; она не в крови, не в сердце и не в мозге. Она повсюду и она нигде. Дело обстоит так: жизнь не может быть найдена ни в одном из мест своего пребывания. Затем человек начинает искать жизнь во времени; и опять-таки, это выглядит сперва очень простым делом... И все же опять, он начнет свою погоню не раньше, чем поймет, что дело здесь снова обстоит намного сложнее, чем он полагал. Я прожил уже пятьдесят восемь лет, так утверждает церковная запись о моем крещении. Но я знаю, что из этих пятидесяти восьми лет я проспал свыше двадцати. Как же тогда? прожил ли я эти годы, или же нет? Отнимите те месяцы, когда моя мать была беременна мною, а также те, которые я провел на руках моей няньки, — не назовете ли вы и это время также жизнью? Опять-таки, об оставшихся тридцати восьми годах я знаю, что добрую их половину я проспал, переезжая с место на место; таким образом, я не могу больше сказать в этом случае, жил ли я в течение этого времени, или нет. Я мог жить немного, и расти немного. И снова человек обнаруживает, что во времени, как и в теле, жизнь есть повсюду, и все же нигде. И теперь естественно возникает вопрос: откуда же тогда эта жизнь, которую я не могу нигде обнаружить? Теперь — хочу я узнать... Но так уж случается, что и в этом направлении то, что казалось мне сперва столь легким, кажется сегодня невозможным. Несомненно, я занимался поисками чего-то другого, а не моей жизни. Таким образом, раз мы должны были искать, где находится жизнь, — если вообще должны были это делать, — тогда нам следовало вести эти поиски не в пространстве и не во времени, не как поиски некой причины или следствия; нам следовало искать нечто распознаваемое внутри себя, совершенно отличное от пространства, времени и причинности. Все, что остается нам в таком случае — это самопознание. Но как я распознаю жизнь в себе самом? Вот как я познаю ее. Для начала я знаю о том, что живу; и что я живу, желая для себя всего, что хорошо, и хочу этого с тех пор, как я себя помню, и по сей день, и с утра до вечера. Все то, что живет вне меня самого, важно в моих глазах, но лишь в той степени, насколько оно способствует созданию того, что создает мое благосостояние. Вселенная важна на мой взгляд только потому, что она может принести мне удовлетворение. Между тем, с этим моим знанием о моем существовании связано и кое-что еще. Я чувствую, что неотделимо от жизни и другое знание, тесно связанное с ней; а именно, что помимо меня самого, я окружен целым миром живых созданий, обладающих, как и я сам, тем же самым инстинктивным пониманием своих особенных жизней, и что все эти создания живут ради своих собственных целей, которые чужды мне; что эти создания не знают и не стремятся узнать ничего о моих претензиях на некую исключительную, особенную жизнь, и что все эти создания, чтобы достигнуть успеха в своих целях, готовы в любой момент уничтожить меня. Но это еще не все. Наблюдая умирание созданий, во всем похожих на меня, я также знаю, что и меня в том числе — это прекрасное МЕНЯ, единственное, в котором представлена жизнь — также ожидает скорое и неизбежное разрушение. Все это выглядит так, как если бы в человеке было два "Я"; и они никогда не могли жить вместе в мире; как если бы они находились в вечной борьбе, и всегда пытались изгнать одно другое. Одно "Я" говорит: — Я одно живу, так как должно жить, все же остальное лишь кажется, что живет. Поэтому весь raison d'etre (смысл) вселенной состоит в том, чтобы было удобнее жить этому Я. Другое "Я" отвечает: — Вселенная существует вовсе не ради тебя, но для своих собственных задач и целей, и она мало озабочена тем, чтобы знать, счастливо ли ты или нет. Жизнь после этого омрачается! Одно "Я" говорит: — Я хочу лишь удовлетворения всех моих желаний и потребностей, и именно для этого мне нужна вселенная. Другое "Я" отвечает: — Все животные живут лишь ради удовлетворения своих желаний и потребностей. Эти желания и потребности животных удовлетворяются за счет других животных и с ущербом для них; отсюда и бесконечная борьба между животными видами. Ты — животное, и потому ты должно бороться. И все же, сколь бы ни преуспело ты в своей борьбе, остальные борющиеся создания рано или поздно одержат над тобой верх. Становится хуже! жизнь наполняется кошмаром... Но самое ужасное то, что одно "Я" говорит: — Я хочу жить, жить всегда. А другое "Я" на это отвечает: — Вне всякого сомнения, ты можешь умереть через несколько минут, как умрут также и все те, кого ты любишь, ибо и ты, и они — все вы претерпеваете разрушение с каждым движением ваших жизней, приближая таким образом все ближе страдания, смерть, все то, что ты так ненавидишь и чего боишься больше, чем чего бы то ни было. Хуже уже некуда... Изменить такое состояние невозможно... Можно не двигаться, не спать, не есть, даже не дышать, но никто не может не думать. Я думаю, и эта мысль, моя мысль, отравляет жизнь мне, как некой личности, на каждом шагу. Человек может начать сознательную жизнь не раньше, чем это сознание станет повторять ему непрестанно, без передышки, снова и снова, одну и ту же вещь. — Жить той жизнью, которую я вижу и чувствую в своем прошлом, жизнью, которую ведут животные и многие люди, жить таким образом, благодаря которому ты стал тем, кто ты есть сейчас, — дальше невозможно. Если бы ты попытался сделать это, ты никогда бы не смог избежать борьбы со всем миром созданий, которые живут также, как и ты — ради своих личных целей; и в дальнейшем эти создания неизбежно убьют тебя... И с этим ничего не поделаешь. Остается лишь одно, и это всегда приходится делать тому, кто, начиная жить, переносит свои цели вовне самого себя и стремится достигнуть их... Но сколь бы далеко не поместил он их от своей личности, как только его ум проясняется, никакая из этих целей не сможет его удовлетворить. Бисмарк, объединивший Германию и ныне правящий в Европе (если в его уме есть хоть какое-то понимание последствий его деятельности), должен понимать — как понимает его личный повар, приготавливающий обед, который будет с аппетитом съеден в урочный час — то же самое неразрешенное противоречие между суетностью, тщеславием и глупостью всего того, что он сделал, и вечностью и разумностью того, что существует всегда. Если они лишь взглянут на это, оба они увидят это с одинаковой ясностью; во-первых, что сохранение в неприкосновенности обеда князя Бисмарка, так же как и могущественной Германии, происходит единственно по следующим причинам: первого — благодаря полиции, а второго — благодаря армии; и лишь до тех пор, пока над ними обоими сохраняется тщательный надзор. Потому что есть голодные люди, которые охотно съели бы этот обед, и народы, которые с радостью стали бы столь же могущественны, как Германия. Во-вторых, что ни обед князя Бисмарка, ни мощь Германской империи, не только не соответствуют целям и назначению универсальной жизни, но что они находятся в вопиющем противоречии с ними. И в-третьих, что как тот, кто варит обед, так и мощь Германии, очень скоро умрут, и что так же скоро исчезнут и обед, и Германия. И сохранится одна лишь вселенная, которая никогда не уделяла ни одной мысли ни обеду, ни Германии, и в наименьшей степени думала о тех, кто "сварил" их. Как только интеллектуальное состояние человека возрастает, он приходит к идее о том, что никакое счастье, связанное с его индивидуальностью, не является достижением, но есть лишь необходимость. Индивидуальность — это лишь то начальное состояние, с которого начинается жизнь, и конечный предел жизни... Меня могут спросить: где же тогда начинается жизнь, и где ее конец? Где кончается ночь, и где начинается день? Где на морском берегу кончаются владения моря, и где начинаются владения суши? Есть день, и есть ночь; есть суша, и есть море; есть жизнь, и есть отсутствие жизни. Наша жизнь, как только мы начинаем осознавать ее, — это подобное маятнику движение между двумя крайностями. Одна крайность — это некое абсолютное безразличие к жизни бесконечной вселенной, энергия, направленная только на удовлетворение потребностей своей собственной индивидуальности. Другая крайность — это полный отказ от этой индивидуальности, величайшая забота о жизни бесконечной вселенной, в полном согласии с ней, перенос всех наших желаний и доброй воли с себя самого на эту бесконечную вселенную и все создания, которые находятся вокруг нас. [3] Чем ближе к первой крайности, тем меньше жизни и счастья, чем ближе ко второй — тем больше жизни и счастья. Поэтому человек все время движется от одной цели к другой, то есть, он живет. ЭТО ДВИЖЕНИЕ И ЕСТЬ САМА ЖИЗНЬ. И когда я говорю о жизни, знайте, что представление о ней неразрывно связано в моей концепции с идеей сознательной жизни. Мне, как и любому другому человеку, неизвестна никакая иная жизнь, кроме сознательной. Мы называем жизнью — жизнь животных, органическую жизнь. Но это вовсе не жизнь, а лишь определенное состояние или условие жизни, проявляющейся для нас. Но что же такое это сознание или разум, необходимость которого исключает индивидуальность и переносит энергию человека вовне и в то состояние, которое считается нами блаженным состоянием любви? Что такое сознательный разум? Чему бы не могли мы дать определение, мы должны определить это нашим сознательным разумом. Следовательно, чем же мы будем определять разум?.. Если мы должны давать определение всему нашим разумом, из этого следует, что сознательный разум не может быть определен. И все же все мы не только знаем его, но это единственное, что дано нам знать несомненно... Это тот же самый закон, как закон жизни всего органического, животного и растительного мира, с той лишь разницей, что мы видим осуществление разумного закона в жизни растения. Но закона сознательного разума, которому мы подчиняемся, как и дерево подчинено своему закону, мы не видим, но исполняем его... Мы определили, что жизнь — это то, чем наша собственная жизнь не является. Именно здесь глубоко зарыт корень ошибки. Вместо изучения той жизни, которую мы осознаем внутри себя, безусловно и несомненно, — поскольку мы не можем знать ни о чем больше, — чтобы обдумать ее, мы наблюдаем то, что лишено наиболее важного фактора и способности нашей жизни, а именно, разумного сознания. Поступая таким образом, мы ведем себя как человек, который пытается изучить предмет по той тени или отражению, которое он отбрасывает. Если нам известно, что частицы вещества подчиняются во время своего преобразования деятельности организма, мы знаем об этом не потому, что мы наблюдали или изучали это, но просто потому, что мы обладаем неким сходным организмом, объединенным с нами, а именно, нашим животным организмом, который столь хорошо нам известен как материя нашей жизни; то есть, тот, именем которого мы называемся, чтобы работать и управлять, подчиняя его закону разума... Человек утрачивает веру в жизнь и переходит от этой жизни к другой, которая жизнью не является, не раньше, чем он станет несчастным и увидит смерть... Человек, который воспринимает жизнь такой, какой он находит ее в своем сознании, не знает ни страдания, ни смерти: ибо вся радость в жизни для него состоит в подчинении его животного начала закону разума, и сделать это не только в его власти, но это неизбежно происходит в нем. Мы знаем о смерти частиц в животном существе. Мы знаем о смерти животных и человека, как некоего животного; но нам неизвестно о смерти сознающего разума, и мы не можем ничего об этом знать именно потому, что сознательный разум — это сама жизнь. А Жизнь никогда не будет Смертью... Животные ведут счастливую жизнь, не видя смерти и не зная о ней, и умирают, не осознавая этого. Почему же тогда человек получил дар видеть и знать ее, и почему смерть столь ужасна для него, что поистине мучает его душу, часто заставляя его покончить с собой из-за ужасного страха смерти? Почему так происходит? Потому что человек, который видит смерть, это больной человек, тот, кто нарушил закон своей жизни и более не ведет сознательного существования. Он сам стал животным, животным, которое к тому же нарушило закон жизни. Жизнь человека — это стремление к счастью, и то, к чему он стремится, дается ему. Свет, возникший в душе человека, — это счастье и жизнь, и этот свет никогда не сможет стать тьмой, так как существует — истинно, для человека существует — лишь этот единственный свет, который горит в его душе". Мы перевели (с русского на английский) этот достаточно обширный фрагмент из конспекта превосходной лекции графа Толстого, потому что его слова звучат как некое эхо самых тонких учений универсальной этики истинной теософии. Его определение жизни, — которой в абстрактном и конкретном смысле должен следовать каждый искренний теософ, в соответствии и в меру своих естественных способностей, — это краткое обобщение и альфа и омега практической психической, если не духовной, жизни. В лекции есть такие фразы, которые покажутся среднему теософу чересчур туманными и, быть может, несовершенными. Однако он не найдет в ней ни одного предложения, на которое мог бы возразить даже самый требовательный практический оккультист. Ее можно назвать трактатом по алхимии души. Ибо этот "единственный" свет в человеке, который горит вечно и никогда не сможет стать тьмой по своей внутренней, присущей ему природе, хотя "животная природа" вовне нас может оставаться слепой по отношению к нему, — это тот "свет", о котором были написаны обширные тома неоплатониками Александрийской школы, а после них, розенкрейцерами и, в особенности, алхимиками, хотя и по сей день подлинный смысл их писаний является глубокой тайной для большинства людей. Это правда, граф Толстой — не александрийский, и не современный теософ; еще в меньшей степени он розенкрейцер или алхимик. Но то, что последние сокрыли под специфической фразеологией огненных философов, намеренно смешивая космические превращения с духовной алхимией, все это было перенесено великим русским мыслителем из царства метафизической жизни в область жизни практической. То, что Шеллинг определил бы как осознание тождественности субъекта и объекта во внутреннем эго человека, то, что соединяет и связывает последнее с универсальной душой, — то, что является лишь тождеством субъекта и объекта на высшем плане, или неведомым Божеством, — все это граф Толстой соединяет вместе, не покидая земного, материального плана. Он является одним из тех немногих избранных, которые начинают с интуиции и заканчивают почти всеведением. Развитие и проявление высшей САМОСТИ человека, которого достиг граф, — это трансмутация неблагородных металлов (животного вещества) в золото и серебро, или философский камень. Алкахест рядового алхимика — это All-geist (Дух всего), всепроникающий божественный дух высшего посвященного; ибо алхимия была и является, что известно сегодня лишь немногим, в такой же степени духовной философией, как и физической наукой. Тот, кто ничего не знает об одной из них, никогда не узнает многого о другой. Аристотель, поучая своего ученика, Александра, говорил о философском камне: "Это не камень. Он был и есть везде, и в каждом человеке, его называют целью всех философов", — как "Веданта" является вершиной всех философий. Заканчивая данное эссе о науке жизни, можно сказать несколько слов о вечной загадке, которую предложила смертным Сфинкс. Потерпеть неудачу в разрешении проблемы, содержащейся в ней, это значит обречь себя на несомненную смерть, поскольку Сфинкс жизни пожирает недогадливого, который жил лишь в своем "животном теле". Тот, кто живет ради себя, и только ради себя, несомненно умрет, как об этом сообщает высшее "я" низшему "животному я" в данной лекции. Есть семь ключей к этой загадке, и граф открывает эту тайну одним из самых высоких. Ибо, как это прекрасно выразил сам автор, говоря о "герметической философии": Подлинная тайна, наиболее близкая и в то же время крайне отдаленная от любого человека, в которую он должен быть посвящен, или же исчезнуть как атеист, — это он сам. Для него существует эликсир жизни, выпить который, перед открытием философского камня, значит испить напитка смерти, в то время как адепту и эпопту он дарует истинное бессмертие. Он может познать истину, какова она есть в действительности — Алетейю, дыхание Бога, или Жизни, сознательный разум в человеке. Это и есть "всерастворяющий алкахест", и граф Толстой прекрасно справился с этой загадкой. [1] Или жизнепорождение, жизнеслияние, жизнеразделение, жизнеобновление и жизнеперенесение. [2] Ошибочно употреблять здесь слово "принимая". Люди науки слишком хорошо знают, что то, чему они учат в отношении жизни, является материалистической выдумкой, опровергаемой на каждом шагу логикой и фактами. В этом специфическом вопросе наукой злоупотребляют и заставляют ее служить личным пристрастиям и жесткой политике уничтожения любого духовного устремления и мысли в человечестве. Было бы более правильно сказать — "притворяясь, что принимая". [3] Короче говоря, это как раз то, что для теософов означает "прожить данную жизнь".
6ato: GROM , спасибо за эту статью . вызывает более восхищение Толстым.
Rina: 6ato пишет: вызывает более восхищение Толстым 6ato, а что вызывает восхищение?
Водород: К сожалению не нашел в "нете" откуда можно скопировать, если честно то не нашел и письма... Это посьмо нашел в 17-18томах изд. художественная литература Москва, 1984г. Письмо все полностью думаю не удасться напечатать, но частично попробую АЛЕКСАНДРУIII 1881г Ваше императорское величество. Я ничтожный, непризванный и слабый, плохой человек, пишу письмо русскому императору и советую ему, что ему делать в самых трудный обстоятельствах, которые когда либо бывали. Я чувствую, как это странно, неприлично, дерзко, и все таки пишу. Я думаю себе; если ты напишешь, письмо твое будет не нужно, его не прочтут, или прочтут и найдут что оно вредно, и накажут тебя за это. Вот все, что может быть. И в этом для тебя нет ничего такого, в чем бы ты раскаивался. Но если ты не напишешь и потом узнаешь, что никто не сказал царю то, что ты хотел сказать, и что царь потом, когда уже ничего нельзя будет переменить подумает и скажет: если бы тогда кто-нибудь сказал мне это! Если это случиться так, ты вечно будешь раскаиваться, что не написал того, что думал. И потому я пишу вашему величеству то, что думаю. .... Отца вашего, царя русского, сделавшего много добра и всегда желавшего добра людям, старого доброго человека бесчеловечно изувечили и убили не личные враги его, но враги существуещего порядка вещей убили во имя какого-то высшего блага всего человечества. Вы стали на его место и перед вами те враги, которые отравляли жизь вашего отца и погубили его... К этим Людям в душе вашей должно быть чувство мести, как к убийцам отца, и чувство ужаса перед той обязанностью, которую вы должны взять на себя. Более ужасного положения нельзя себе представить, более сильного искушения зла. Враги отечества, народв, презренные мальчишки, безбожные твари, нарушающие спокойствие и жизнь ввереных миллионов и убийцы отца. Что другое можно сделать с ними, как не очистить от этой заразы русскую землю, как не раздавить их. Этого требует не мое личное чувство, даже не возмездие за смерть отца, этого требует от меня мой долг, и этого ожидает от меня вся Россия. В этом то искушении и состоит весь ужас вашего положения. Кто бы мы ни были, цари или пастухи, мы люди, просвещенные учением Христа. Я не говорю о ваших обязанностях царя. Прежде обязанностей царя есть обязанности человека, и они должны быть основой обяанностей царя и сойтись с ними. Бог не спросит вас об исполнении обязанностей царя, не спросит об исполнении царской обязанности, а спросит об исполнении человеческих обязанностей. Положение ваше ужасно, но только затем и нужно учение Христа чтобы руководить нами в тех страшных минутах искушения, которые выпадают на нашу долю. На вашу долю выпало ужаснейшее из искушений. Но как ни ужасно оно, учение Христа разрушет его, и все сети искушения, обставленные вокруг вас, как прах разлетиться перед человеком исполняющим волю Бога.Мф 5. 43. Вы слышали, что сказано: люби ближнего и возненавидь врага твоего; а я говорю вам: любите врагов ваших... благотворите ненавидящим вас - да будьте сынами отца вашего небесного. 38. Вам сказано: око за око, зуб за зуб, а я говорю не противиться злу. Мф. 18 20 Не говорю тебе до 7 но до 70 х7. не ненавидь врага, а благотвори ему, не противься злу не уставай прощать. Это сказано человеку и всякий человек может исполнить это. И никакие царские и государственные соображения не могут нарушить сих заповедей 5.19. И кто нарушит одну из сих малейщих заповедей малейшим наречется в царствии небесном, а кто сотворит и научит тот великим наречется ... Знаю я, как далек тот мир, в котором мы живем от тех божественных истин, которые выражены в учении Христа и которые живут в нашем сердце, но истина - истина, и она живет в нашем сердце и отзывается восторгом и желанием приблизиться к ней Знаю я, что я ничтожный человек, в искушениях в 1000 раз слабейших, чем те которые обрушились на вас... и что дерзко и безумно мне, исполненному зла человеку, требовать от вас той силы духа, которая не имеет примеров, требовать чтобы вы русский царь, под давлением всех окружающих, и любящий сын, после убийства простили бы убийц и отдали бы им добро за зло, но не желать этого я не могу, не видеть того, что всякий шаг ваш к прощению, есть шаг к добру и каждый шаг к наказанию, есть шаг к злу, не видеть этого я не могу. И как для себя в спокойную минуту, когда нет искушения, надеюсь и желаю всеми силами избрать путь любви и добра, так и за вас желаю и не могу не надеяться, что и вы будете стремиться к тому чтобы быть совершенными как отец ваш на небе, и вы сделаете величайшее дело в мире, поборете искушение, и вы царь, дадите миру величайший пример исполнения учаний Христа - отдадите добро за зло.... Это и только это надо делать, это воля бога. Достанет ли у кого или недостанет сил сделать это, это другой вопрос. Но только этого одного надо желать и к этому одному стремиться, и это одно считать хорошим и знать что все соображения против этого - искушения и соблазны, и что все соображения против этого, все ни на чем не основаны, шатки и темны. ... ( устал, остальное напишу позже)
6ato: Rina пишет: 6ato, а что вызывает восхищение? вообще-то, раньше знала Толстого как автора Войны и Мира, Анны Карениной и т.д., но как-то никогда не читала его статьи. прочитала их впервые несколько лет тому назад и поразилась, что Толстой был еше и эзотериком, он был в поисках сути жизни...это и восхищает, что Толстой не переставал искать суть себя и жизни до конца дней своих, и не переставал учиться... Водород, спасибо
Rina: 6ato пишет: поразилась, что Толстой был еше и эзотериком Вы спрашиваете меня о теософии. Меня самого интересовало это учение, но, к сожалению, оно допускает чудесное, а малейшее допущение чудесного уже лишает религию той простоты и ясности, которые свойственны истинному отношению к Богу и ближнему. И потому в учении этом может быть много очень хорошего, как в учениях мистиков, как в спиритизме даже, но надо остерегаться его. Из дневника Толстого. Очень коротко... В детстве Т. играл со своими братьями в «муравьиное общество», которое пытается найти ответ на вопрос «Как сделать людей счастливыми». По легенде формула человеческого счастья начертана на зеленой палочке, которая закопана на краю Ясной Поляны. В юности Т. знакомится с трудами философов-гуманистов, надевает на себя неудобный балахон, который не снимает даже ночью. Целыми днями бродит по полям Ясной Поляны. Родственники в шоке, гости в шоке, когда его фигура в балахоне появляется в гостиной. Т. совершенно спокоен, говорит о тщетности всяких условностей и призывает жить простой естественной жизнью. Проходит более 20 лет, а жить простой жизнью не получается, несмотря на все изыскания. Часто водит сыновей на край оврага, к месту захоронения зеленой палочки и по-прежнему ведет разговоры о всеобщем благе. После написания «Анны Карениной» у Т. наступает творческий кризис. Что писать дальше, а главное – зачем? Наступает глубокая депрессия. После вопроса «Зачем писать?», появляется вопрос «Зачем жить?» Т. не ходит на охоту, боясь потерять контроль над собой и застрелиться, прячет веревки п.т. За ответом обращается к религии. Постепенно понимает, что причина всех причин –Бог. Теперь его смысл жизни – поиски Бога ( см. «Исповедь»). Он часто наблюдает толпы паломников-богомольцев. И решает сам отправиться в Оптину пустынь. Там он встречается с Амросием. Т. старец не понравился. Постепенно Т. разочаровывается в церковной жизни, и приступает к самостоятельному поиску истинного христианства (так он считает). Он изучает Евангелие, начинает его самостоятельно переводить и комментировать. В поисках ответа на человеческую сущность Т. приходит вопросу о религиозной сущности человека, о том, что такое религия. И опять он идет в Оптину пустынь. И опять разочарован. В результате его душевных исканий появляется работа : «В чем моя вера», где он дает свои комментарии Евангелия, преподносит свое понимание Христа, взрывая тем самым основы духовной жизни российского народа. Затем начинает активно поддерживать секту духоборцев. Учение Т. стало входить в моду, распространяться среди интеллигенции, сам он приобрел ореол духовного Учителя. Из-за популярности писателя появилась реальная угроза духовного бунта. Вот почему он был отлучен от церкви. Анафеме он предан не был. Ему была дана возможность вернуться в церковь. Шли годы. Стало заметно, что непримиримый старец становился все более и более веротерпимым. На 81 году жизни по его приглашению в Ясную Поляну прибыл Епископ (забыла имя). Беседа проходила за закрытыми дверями и носила исповедальный характер (со слов Т.), писатель остался очень доволен, даже расплакался. В это время, раскол между семьей Толстого и его учением достиг своего апогея. И Толстой вынужден скрыться от семьи, от друзей, для обретения душевного покоя, уйти от мирской жизни. Куда направился писатель, отрицавший церковь? В Оптину пустынь, чтобы дожить там остаток жизни. Приезжает, но войти не решается. ( Распутин тоже не решился в свое время зайти в Дивеевскую обитель). Он отправляется в Шамординский монастырь к сестре – монахине и признается ей, что с удовольствием поселился бы в монастыре. Но в это время становится известно, что к нему собирается жена. И Т. бежит дальше. По дороге заболевает и умирает. Старшая дочь, ярая приверженница учения Т. не допускает к нему старца Оптины, несмотря на просьбы отца, не допускает к нему и жену Т. Сама она в последствии стала образцовой христианкой. Похоронили Толстого на краю оврага, рядом с зеленой палочкой. Я считаю, что искания Толстого не являются исканиями, а являются метаниями. Человек, проповедующий половое воздержание, имеет 15 детей (младшего родил в 60 лет), много размышлял и писал о педагогике, создал школу, а жена не могла дозваться его домой, когда его собственные дети отбивались от рук. Запрещал детям учиться, т.к. считал, что здоровее жить в деревне и заниматься крестьянским трудом. Хотел сделать человечество счастливым, но вместо этого сделал глубоко несчастной свою семью. Его дети писали, что его доброта хуже подлости. Он великий писатель, и на нем великая ответственность. По идее, великий ум должен порождать великий Дух. Но что-то не получилось. Все, конечно, ИМХО.
Anshi: Rina пишет: Я считаю, что искания Толстого не являются исканиями, а являются метаниями. Человек, проповедующий половое воздержание, имеет 15 детей (младшего родил в 60 лет), много размышлял и писал о педагогике, создал школу, а жена не могла дозваться его домой, когда его собственные дети отбивались от рук. Запрещал детям учиться, т.к. считал, что здоровее жить в деревне и заниматься крестьянским трудом. Хотел сделать человечество счастливым, но вместо этого сделал глубоко несчастной свою семью. Его дети писали, что его доброта хуже подлости. Он великий писатель, и на нем великая ответственность. По идее, великий ум должен порождать великий Дух. Но что-то не получилось. Все, конечно, ИМХО. Rina, полностью поддерживаю. Можно написать бессмертные сочинения, создать великую философию. Но при этом в своей повседневной жизни сделать глубоко несчастными близких людей. Легко любить далеких, трудно любить близких. На мой взгляд, идеи Толстого великолепно отражают ту эпоху с ее глубоким расколом. Была утрачена цельность души. Вспоминается Артур Шопенгауэр (1788-1860) - великий философ, один из тех, кто увлекался философией Востока. Но какой раскол между тем, что он пишет и его реальной жизнью! Современники отмечали, что он любил рассуждать об аскетизме среди шумного пира, предаваясь чревоугодию, окруженный красотками; в повседневной жизни был честолюбив и мнителен, панически боялся заболеть... И вспоминаются другие философы: Сократ, Плотин, Конфуций, Лао-цзы, Чжуан-цзы... Какая цельность души, единство жизни и учения! Мне кажется, если человек что-то проповедует, чему-то учит, то прежде всего он сам и должен следовать своему собственному учению, быть примером для подражания. Иначе все, что он говорит, пусть это даже и прекрасные, правильные слова - простая болтология.
6ato: Rina , спасибо за еще информацию о Толстом. Rina пишет: Я считаю, что искания Толстого не являются исканиями, а являются метаниями. Человек, проповедующий половое воздержание, имеет 15 детей (младшего родил в 60 лет), много размышлял и писал о педагогике, создал школу, а жена не могла дозваться его домой, когда его собственные дети отбивались от рук. Запрещал детям учиться, т.к. считал, что здоровее жить в деревне и заниматься крестьянским трудом. Хотел сделать человечество счастливым, но вместо этого сделал глубоко несчастной свою семью. Его дети писали, что его доброта хуже подлости. Он великий писатель, и на нем великая ответственность. По идее, великий ум должен порождать великий Дух. Но что-то не получилось. Не каждому дано найти конец своих исканий в течение своей жизни. У каждого свой масштаб своих исканий, мыслей, дел, и мучений. Не был бы Толстой великим духом, не искал бы, не сомневался бы в себе, и не написал бы то, что он написал.
Satory777: 6ato пишет: Не был бы Толстой великим духом, не искал бы, не сомневался бы в себе, и не написал бы то, что он написал. Я тоже считаю, что не нужно осуждать духовные поиски, это сложный процесс, путь может быть извилист. А что Христос идя своим путем не метался? Отнюдь, зная свою миссию и то, что с ним должно свершится, он как всякий нормальный человек не хочет этого и просит Бога : «Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет.» Евангелие от Луки, глава 22 , стих 42 «И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты. И приходит к ученикам и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. Еще, отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя.» Евангелие от Матфея, глава 26 стихи 39-42 Я считаю любой Путь духовных поисков заслуживает уважения, даже если допускаются ошибки, на то мы и приходим в мир, чтобы учиться, вслепую нащупывать Путь. А вот остановку в развитии и почивание на лаврах я считаю откатом назад, поэтому у меня вызывают уважение поиски ЛНТ до последнего дня.
Rina: Satory777, я бы согласилась, если Лев Толстой не был бы так велик. Очень высок был его авторитет в России. Я видела документальные съемки того периода, за ним шли многотысячные толпы народа. Очень опасно для государства и народа, когда столь великий человек заблуждается. О нем спорили, спорят и будут спорить. Не мы первые и не мы последние. Но была культура, взращенная православной верой, была победа в 1812г., были Оптина, Иоан Кронштадский, Серафим Саровский, Алипий Иконописец, Андрей Рублев, Феофан Грек. Об этом тоже не нужно было бы забывать Льву Николаевичу, который создал целое направление богоискателей.
6ato: Rina пишет: Об этом тоже не нужно было бы забывать Льву Николаевичу, который создал целое направление богоискателей. Рина, а что это за "целое направление богоискателей"? Л. Толстой писал в своем дневнике: Люди, которые по своим религиозным взглядам, которые я разрушаю, должны бы были ненавидеть, любят меня за те пустяки — «Война и Мир» и т. п., которые им кажутся очень важными. (6 декабря)
Rina: 6ato пишет: Рина, а что это за "целое направление богоискателей Это направление возникло в начале 20 века, религиозно- философское течение в среде русской либеральной интеллигенции. Богоискательство предлагало перестроить современные формы гражданского быта и человеческого существования на основе обновленного христианства. Богоискатели выступили с критикой официального православия, отмечая, что жизнь пола, жизнь общественная, вся прелесть мировой культуры, искусство и наука оказались на полюсе противоположном религиозному сознанию исторического христианства; они развивали учение о новом религиозном сознании, устремленном к установлению царства Божия на земле. Богоискатели проповедовали, что бытие трагично и в нём господствуют смерть и уничтожение, противоречащие абсолютному достоинству и ценности личности. Представители Богоискательства - Булгаков, . Мережковский, Гиппиус, Минский, Философов и другие. Толстовцев тоже сначала считали одним из направлений, позднее (кажется, Советская власть) определила их как секту. Я думаю, наиболее объективно Толстого оценил А.Мень на одной из своих лекций. Можно прочесть здесь: http://www.krotov.info/library/13_m/myen/00058.html А здесь можно посмотреть ролик Кураева о снятии анафемы с Льва Николаевича. Только мне кажется, что анафемы не было вообще. Да и не люблю я Кураева. http://www.youtube.com/watch?v=u2o-4Bpoh_Q&feature=related
6ato: Rina , cпасибо, почитаю ссылки...
Romanteg: Сатори777: «Единственный смысл жизни человека - это совершенствование своей бессмертной основы. Все другие формы деятельности бессмысленны по своей сути, в связи с неотвратимостью гибели.» Верьте до конца. По Вере Вашей будет дано Вам...все придём к Богу.
6ato: Владимир Бондаренко ДАО Льва Толстого Передо мной на столе стоит древнекитайская бронзовая статуэтка Лао-цзы, мудрого старца, родившегося в княжестве Чу, в деревне Цюй-жень в шестом веке до нашей эры, служившего хранителем архива чжоуского царского двора, жившего в уединении и чуждавшегося земной славы. Я привез эту статуэтку из Китая, а вместе с ней привез и свое обострившееся понимание неоднократно у нас в России издававшейся книги Лао-цзы “Дао дэ цзин”. Вдруг я понял, что нынешнее китайское чудо было просто невозможно без простых истин, открытых нам пару тысячелетий назад этим ныне скорчившимся в своём бронзовом постоянстве китайским старцем. Понял правоту его учения о Дао, о том, что всякое преобразование на земле происходит без воздействия извне. И что всё зависит от нас самих. Погибнет нынче Россия, или спасётся, божественная воля заключена в действиях нас самих. Но, готовясь к толстовским чтениям в “Ясной поляне” и просматривая сочинения русского великого старца, я с обостренным вниманием перечитал статью Льва Николаевича Толстого об учении Лао-цзы. Перечитал и саму книгу “Дао дэ цзин”, даже сразу в двух переводах, стихотворном и прозаическом. И ощутил то огромное влияние, которое древнекитайский мудрец оказал на мудреца русского. Я понял, что путь к вере самого Толстого и был для него несомненным Дао, божественным жизненным Путем, впервые обозначенном в простых истинах Лао-цзы. далее читать --- тут
полная версия страницы